Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания

Отдых обещал быть прекрасным и романтичным в этом сезоне. Допив шампанское, мы заметили, что немного припозднились на обед. Сходив на него, прихватили с десерта мороженое и, вернувшись на балкон, развалившись в шезлонгах, ели, смеясь, таявший быстро на солнцепеке пломбир. Ели и болтали уже как старые знакомые, любуясь яхтами в далеком море. Вскоре голубоглазка ушла по настоянию своей матери, «повторять язык», а я вернулся в номер. Три часа после полудня… на пляж идти рано, еще пекло. Что делать? Вспомнил про дом.

В Новосибирске сейчас уже вечер… Тревога… тревога опять выползла из глубины души. Я набрал номер. «Все нормально», — как из далека, отдаваясь эхом в эфире, отозвался голос мамы. Я повесил трубку и лег на прохладу простыней поваляться полчасика перед пляжем. Закрыл глаза и старался задремать… тут звонит телефон. Почему-то мое сердце неожиданно затарахтело с большой силой, на секунду страх ударил в спину холодной плетью. Я взял трубку…

* * *

Потом мама рассказывала: «19 августа, 20 августа моя душа спокойна, не летит, распластав крылья, чтоб защитить своего ребенка. Она уже взрослая. Уверена, ей сейчас хорошо, родители и так надоели со своей опекой и наставлениями.

21 августа. С утра стала готовиться к приезду молодых. Ведь они должны к 17 часам приехать обязательно, чтобы обсудить в ресторане меню свадебного стола и сценарий торжества. Как будто не было никакого предчувствия. Приготовила что-то на ужин. Когда поняла, что опаздывают, рассердилась. Очень не хотелось, но поехала сама в ресторан. Казалось, спокойна. Но, как потом вспоминали, я была странной, заторможенной, как будто где-то далеко, с отсутствующим взглядом. Когда шло наше обсуждение свадьбы, детей уже полчаса не было в живых.

Пришла домой. Все время подбегала к окну на шум машин. Как по чьему-то приказу, походила по комнатам, всюду ли порядок. Зачем-то у себя в спальне застелила постель праздничным покрывалом. Зашла на кухню. Остановилась, почувствовав какой-то жар. У стены справа от двери стоял какой-то невидимый столб сильного тепла. Вдруг, как с затуманенным сознанием, иду к шифоньеру в спальне, достаю Танины черные гофрированные брючки с двумя поясками-ленточками, отрезаю их ножницами, иду к двустворчатой двери гостиной и завязываю на обеих ручках траурные бантики. Нервничаю. Минут через двадцать как споткнулась об эти черные бантики. Пронзил ледяной ужас! Что это я, с ума сошла! Быстро развязала. Раздался звонок в дверь. Иду к двери, смотрю в глазок — милиционер. За спиной голос: „Не открывай! Не открывай!“

По-видимому, молоденький милиционер побоялся сказать страшную весть. Он только спросил, здесь ли живет такая-то и знаю ли я такого-то? „Что случилось?“ „Позвоните по такому-то телефону“. И ушел.

Я в полной уверенности, что задержали за что-то машину Сергея, звоню. В это время на экране телевизора наш папа дает интервью, смотрит на меня с экрана, а мне официальным голосом говорят в трубке: „На таком-то километре в такое-то время произошло ДТП“, — и перечисляют фамилии, а через черточку — „труп“. Я одна в Новосибирске, муж в Москве в командировке, Вадим в отпуске в Сочи. Я стала метаться по квартире с криками — не может быть, не может быть! Потом меня как частично парализовало, когда я кинулась звонить сыну. В то время мобильных телефонов у нас не было. Но накануне Вадиму приснился сон, где он из руки в руку пересыпал жемчуг, он позвонил и дал свой телефон в номере санатория, волнуясь о папе. Скрюченными пальцами еле набрала номер. Сейчас понимаю, что надо было его пощадить, но в тот момент я не понимала, что делаю.

Не помню, что я пыталась сказать, но он не стал слушать, приказал выпить что-то. Я никогда никаких лекарств не пила, но почему-то где-то рядом под рукой оказалось то, что надо. Не знаю, что он пережил, как он долетел до Москвы, а потом в Новосибирск. После разговора с Вадимом, как по чьему-то повелению, я позвонила дежурному Управления мужа. Сказала, что случилось, чтоб его нашли в Москве, но не говорили до его прилета домой о несчастье»…

* * *

Я взял трубку… И услышал женский плач, рыданье… Это была моя мать. Все страхи этих суток мгновенно ворвались в мою душу и тело, вытесняя сознание… Я чувствовал, что мать силится что-то сказать, но не может. Я, боясь услышать что-то страшное, как будто еще на что-то надеясь, закричал скороговоркой, не слыша своего голоса, в трубку: «Я не хочу тебя слушать! Слышишь! Выпей валидол и успокойся!»… Наконец она смогла произнести первые слова, и я не узнал голоса мамы: «Вадим, Таня погибла…»

Фраза, после которой жизнь делится на до и после, фраза, которую, услышав, ничего не вернешь, и мысли о желании отмотать назад время или то, что это сон, уже не могут спасти, и эта фраза миллионами эх уже стучит вновь и вновь в твоей голове, и тебе становится тошно от страха и неотвратимости сознания, что твоей сестренки уже нет.