Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания

Что было в последующие несколько часов до утра, я не люблю вспоминать. Был сплошной туман, я, обычно человек действия, умеющий решать почти нерешаемые задачи, не мог сделать уже ничего. Поэтому, выйдя на балкон, я выпил прямо из горлышка треть уже горячего от солнца коньяка и, вернувшись в номер, выпил две таблетки реланиума, которые с сочувствием мне дала соседка, запивая тем же коньяком. Забылся до утра, чтоб встать в пять, покидать вещи в чемодан и вылететь из Сочи, транзитом через Москву, в Новосибирск, чтоб увидеть Таню в последний раз в холоде и полумраке морга… Но это было уже на следующий день, другой день другой жизни, в которой сестры уже не было…

Апрель 2008, Москва.

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ЛЕТА ПЯТЬ ТЕТРАДЕЙ МОЕЙ СЕСТРЫ

Вадим Печенкин. Пять тетрадей моей сестры

Грозовые тучи медленно ползли по сумрачному небу. Оно было похоже на темно-серый мрамор. В моем кабинете, за дверью, разрывая тишину, надсадно звонил телефон. Стремительно распахнутая дверь пахнула на меня грозовой свежестью открытой форточки. Почти мгновенно сорванная, трубка ответила короткими гудками. Опоздал. Кто мог звонить? Подруга, родители, друг? Или, может, по делу? Но повторный вызов не дал мне возможности пофантазировать на эту тему.

— Вадим?

— Да…

Этот голос узнавался сразу. И не только благодаря тому, что за прошедший год его обладатель вошел в самый близкий круг моего общения, но и потому, что в наш быстрый, суетливый век, когда за «необходимостью» легко прячется невоспитанность, этот голос выделялся интеллигентностью, таким особенным вдумчиво-внимательным благородством.

— Здравствуйте, Вадим. Это Емельян, из редакции. Вадим, мы подумали, посоветовались и в продолжение поэтических сборников хотим большую книгу Татьяны издать. Включить в нее по максимуму ее песни и стихи. И еще… Как мы понимаем, у нее есть произведения в прозе?

Произведения в прозе? Произведения в прозе… Это был тот вопрос, который всегда бывает неожидан. Но одновременно и тот вопрос, который ты подсознательно ждешь, отодвигая мысли о его неизбежности на задворки памяти. После смерти моей сестры Тани, помимо текстов песен и стихов осталось много записочек, пометок… И несколько «общих» тетрадей, исписанных ее почерком, с прозой. В основе своей это были подростковые или ранние пробы пера, некие попытки найти себя, поделиться с окружающими своими мыслями. Некоторые, скорее, носили характер набросков, к которым она мечтала вернуться, когда темп жизни станет менее жестким. И в основе своей как литературные произведения, не все были завершены. Она иногда, улыбаясь только красивыми карими глазами, с серьезным видом говорила: «Вот, найду время, переберу, обработаю, что-то закончу, что-то перепишу заново…» Но одним летом ее двадцать третьего года та самая стремительная жизнь неожиданно прервала свой темп, остановилась. И все планы вмиг стали неисполнимы, а рассказы и повести неоконченными.

Теперь эти тетради лежали в моем секретере. Что с ними делать? Вот в чем главный вопрос, который не давал покоя моим мыслям и моей совести уже несколько лет. Захотела ли бы Татьяна их публикации в таком незавершенном виде? И, напротив, имею ли я право их просто хранить в «пыли годов» и не публиковать, обрекая часть ее мыслей, часть ее души на забвение? И вообще, имею ли я право принимать решение в отношении произведений автора, чей талант давно завоевал сердца людей?

— Проза? Не знаю, насколько это удачная мысль, Емельян. У Татьяны, по-моему, нет законченных произведений. А те, что закончены… м-м-м… как бы вам сказать… подростково-юношеские, написанные в 16–19 лет. Не знаю, насколько это может представлять интерес для читателей.

Я говорил то, что должен был говорить, а в душе словно сжимался маленький комочек, где-то в области груди, который как будто шептал: «Ну… Ну, давай, Емельян, скажи, что это интересно, уговори меня… Это ведь Снежина… давай…»

— Вадим, вы знаете, успех издаваемых малых поэтических сборников Снежиной говорит о том, что надо издавать большую книгу, а может и двухтомник. Вадим, есть потребность. Но стихов и песен, как я понял, у вашей семьи больше нет неизданных. И так удивительно много она написала в свои годы. А читатель хочет еще больше — читать и читать Снежину.

— М-м-да… Больше нет, не успела она больше. Хорошо, Емельян. Я их еще раз посмотрю. Сколько времени у меня есть на подготовку рукописей?

Произнося эти слова, я с трудом соображал, что под ними подразумеваю. Подготовка рукописей…

— Времени до конца лета вам достаточно? К 10 сентября… У нас по плану издательства это было бы удобно.

— Постараюсь…

Постараюсь. Х-м-м… Может, лучше думать, потом говорить?! Вадим, когда ты научишься тверже отказывать людям!