Душа моя

Света зашла уточниться на счет маленьких новогодних подарков для работников. Их у нас не так много — чуть больше сорока человек. Но все проверены временем, надежны и даже где-то дороги, даже неуёмный в своем женоненавистничестве Потапыч. То, что еще раньше предложила Светлана, оказалось весьма… — букеты для семей сотрудников из фруктов и фигурного шоколада. Образец как раз и доставили — красиво… Остальные подвезут завтра. Будут еще конверты с открыткой в них и тысячной купюрой — мелочь, но мужикам должно быть приятно.

Прошла в туалет и только сейчас бросилось в глаза, что коридор офиса красиво украшен световыми гирляндами и крохотными еловыми веточками. На оконных стеклах ажурные снежинки из салфеток, на рабочих столах в кабинетах тоже веточки — в искусственном инее и с крохотными шариками. В бухгалтерии и у нас с Сашей — блюда с мандаринами и они пахнут… Все это сделали Света и Аня — постарались.

Старалась и я — на мне были личные поздравления с Наступающим. Смежники, поставщики, наметившиеся заказчики, налоговая, пожарная…

Это тоже рутина… праздничная, но все равно рутина — обычные дела, которые мягко и ненавязчиво приземляли, будто пытаясь вернуть меня в привычный мир. И не справлялись… Там — в сухих бурьянах, в гадючьей яме или же на теплой Ольгиной кухне… но что-то будто надорвалось внутри. А может это случилось ночью, когда слезы должны были отпустить на свободу, очистив душу и освободив от обид? Должны были — я крайне редко плачу. А нет — и этого оказалось мало. Я будто переосмыслила что-то, получив ту дикую встряску. Будто поднялась над своей прошлой жизнью, посмотрев на нее новым, иным взглядом и поняла — мало! Мне нужно что-то еще. А что?

Я ведь и раньше чувствовала — что-то не совсем так. И даже пыталась это исправить. Рискнуть и стать по-женски счастливой — полностью, безоговорочно и бесповоротно, как Алёна! Посмотрела на них с Николаем и решилась. То, что между ними, было ясно, прозрачно, очень правильно, очень естественно и донельзя просто. Они просто жили и сейчас живут, но их счастье… оно заразно. Рядом с ними я чувствую себя причастной к нему, проникаюсь им, оно будто пронизывает собой не только меня, но и все и всех вокруг, делая чуточку счастливее. Но вот потом — на расстоянии от Дружаниных, моя личная, уже привычно окружающая меня пустота становится в разы ощутимее и воспринимается намного острее. И это не зависть — завидовать я просто не умею, не дано. Это что-то совсем другое — осознание чего-то, посыл куда-то, неосознанное стремление к чему-то…

И полтора года назад я решилась.

Почему — нет? Если хватало дури, решимости, смелости, наглости или отчаянности ложиться под чужих мужиков… или же класть их под себя — неважно! Неужели у меня не хватит всего этого, чтобы решиться сделать тот самый шаг — важный, судьбоносный, который может и даже должен дать мне желанное счастье?

Я ехала в поезде на Дон, в станицу Колотово, где жила семья Коли, брата Алёны. Но это потом… а вначале — в райцентр, где он служил в полиции. Все, что нужно было знать об этом и о нем, я еще раньше узнала у подруги, ну и порывшись в интернете — адрес конторы, телефон и даже их рабочее расписание.

И подготовилась, само собой — как положено… все, что только может сделать с собой женщина, собираясь очаровать любимого мужчину и уговорить его попробовать… просто попытаться построить отношения. Чувство к нему стало моей болезнью, наваждением, но и спасением тоже — отвлекло от тех самых страданий по Мише, о которых говорил Олег.

Но на момент рождения этого чувства Коля был женат и жену свою любил, а потому и любовь моя долго оставалась личной, тщательно скрываемой тайной. Но она была настолько захватывающей, глубокой и сильной! Мне так казалось… Сразу осознав всю глубину своего попадания, я уехала тогда из дома родителей Алёны, у которых гостила вместе с ней и Анжелой — подальше от Коли, опасаясь сорваться в признания.

А потом вот решилась. Он уже в разводе, мои чувства не остыли. Так почему — нет?

Меня отшили вежливо и даже красиво — вкусно накормив в ресторане и будто (или на самом деле) сожалея и грамотно обосновав свой отказ. Дальше он проводил меня до гостиницы, а наутро я даже получила красивый и, наверное, достаточно дорогой букет с запиской-сожалением… Единственный прокол, за который я потом была ему даже благодарна: чуть помедлив, Николай Соловьев спросил у двери гостиничного номера:

— Мне зайти…?

То есть… в принципе…? Я не знала, что об этом думать. И тогда, и теперь. Может и стоило? Но после всех его разумных слов и доводов я уже смотрела на него другими глазами и видела перед собой… просто своего ровесника — темноволосого худого мужчину, загорелого и симпатичного, а еще — донельзя чужого. Даже более чужого, чем те товарищи из клубов. Не тянуло уже — как отрезало! Хотя он никак не обидел меня и говорил вполне себе умные вещи: