Душа не успокоится во век

Я зажигаю первую свечу.
Еще лишь первую, но не простую —
Свечу бесстрашия, свечу святую.
На крыльях боли в прошлое лечу.

И с высоты, где родился ТАНАХ[5]

,В моей души пространстве заэкранном,
Как будто дно сквозь толщу океана,
Виднеется палеозойский страх.

Извечный страх изгоев-йегудим[6]

,Постылый страх быть пойманным с поличным,
Постыдный страх не оказаться лишним,
Не оказаться первым, а вторым.

Себя победой обрекал на крах,

Не вписан в измерении трехмерном, —
Ведь даже нашей храбростью чрезмерной
Незримо правил неизбывный страх…

Я зажигаю первую свечу,

Переходя в иное измеренье,
Страшась (опять, опять!), что, к сожаленью,
Окажется оно не по плечу.

Мне в Хануку[7]

дарует шанс судьба —В сердечном лабиринте иудея
Высвечивать Йегуду Маккавея,
По свечке выжигать в себе раба.

Радуга над Стеной Плача

Настойчиво сквозь старенькое сито
Процеживает небо облака,
Надеясь, что однажды будут смыты
С камней печальных горечи века.
Тысячелетнего терпенья глыбы,
Страданий тысячеголосый лад…
А над Стеною в вышине горят
Семь звуков радуги и семь улыбок!

Повисла звонкая дуга над нами,

Прорезав облаков молочный дым,
Повисла над бумажными кипами,
Над черным опереньем харедим.[8]
Повисла радуга – причуда света,
Прочнейший мост от неба до земли!
По этому мосту от стен Завета
К великим истинам святые шли.
Я прижимаюсь мокрою щекой
К изваянным и счастьем, и тоской
Тем глыбам, что тепло сынов Давида
Еще хранят. И плачу от стыда,
И от беспомощности, и обиды,
Что не был иудеем никогда,
И от того, что был всегда евреем,
Что Родине был вечно не родным.
Я плачу по тому, что не согреет:
По юности надеждам неземным,
По приднепровским плавням и лиманам,
По колдовству причерноморских рощ —
Я плачу по годам самообмана,
Я плачу… или это просто дождь?

Стена скалою нависает грозной,

И струйки грустно шепчутся со мной.
Я плачу, что пришел к ней слишком поздно…

А радуга не меркнет над Стеной!

Баллада о последнем зелоте [9]