Душа Петербурга

Смысл поэмы «Медный Всадник» стремилось разгадать много исследователей. Валерий Брюсов разделяет все толкования на три группы. К первой он относит тех, кто усматривает в поэме столкновение двух воль: 1) коллективной (Петр) и индивидуальной (Евгений). Белинский так определяет действие поэмы. «И смиренным сердцем признаем мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного… Этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь государства и народа… за него историческая необходимость».

Ко 2-й группе отнесены те, «мысль которых всех отчетливее выразил Д. Мережковский, которые видели в двух героях Медного Всадника представителей двух изначальных сил, борющихся в европейской цивилизации: язычества и христианства, отречение от своего “я” в Боге и обожествление своего “я” в героизме». Третьи, наконец, видели в Петре воплощение самодержавия, а в злобном шепоте Евгения – мятеж против деспотизма.

На основании имеющихся указаний самого Пушкина нельзя прийти к бесспорному выводу, а потому истолкование воли гениального поэта остается выражением личных умонастроений толкователей.

К задаче объяснения можно подойти иначе, не дерзая проникнуть в заветные думы творца. Обратимся к самому творению и постараемся осмыслить то, что оно представляет само по себе, как достояние нашей культуры в нашей эпохи.

Еще при жизни Пушкина его цензоров, а среди них и самого Николая I, смутил ясно выраженный в поэме апофеоз Петра. Поэту было предложено отказаться от всего, что подчеркивало обожествление царя. Жуковский, исправляя в желанном для Николая I духе поэму, постарался затушевать все соблазнительные места, заменяя, например, слово «кумир» – словом «гигант» или «великан».

Того, чьей волей роковой
Над морем город основался…

заменено:

И с распростертою рукой
Как будто градом любовался.

Далее опущено все гениальное описание «Медного Всадника».

Таким образом, апофеоз Петра не был допущен его царственным преемником. Для нас существенно отметить здесь ясное осознание этого апофеоза, которое заставляет подойти к поэме Пушкина как к мифу и постараться вскрыть в ней присущие ему черты.

Валерий Брюсов примыкает к третьей из намеченных им групп толкований. Он тщательно анализирует процесс создания образа Евгения.

Сопоставляя все пробные наброски Пушкина, критик отмечает постепенное обезличенье поэтом своего героя.

Первоначально Пушкин намечал характеристику Евгения в бытовых тонах, подробно описывая обстановку его жизни. Евгений должен был быть поэтом. Его мечты подробно обрисованы. Постепенно Пушкин уничтожил все эти черты. Видимо, поэт хотел сделать «бунтовщика» как можно менее значительным, чтобы увеличить контраст между ним и «державцем полумира». «Приемы изображения того и другого – “покорителя стихий” и “коломенского чиновника” – сближаются между собою, потому что оба они – олицетворение двух крайностей: высшей человеческой мощи и предельного человеческого ничтожества».

В этом толковании смысла постепенной затушевки образа Евгения В. Брюсов допускает существенную ошибку. Вспомним некоторые из вычеркнутых строк:

Он одевался нерадиво:
Всегда бывал застегнут криво
Его зеленый узкий фрак.

Или:

Как все, он вел себя не строго,
Как все, о деньгах думал много
И жуковский курил табак.

Неужели уничтожение и этих строк содействовало умалению личности Евгения? Тут заметна другая тенденция. Стирая все эти бытовые черты, Пушкин придает своему герою все более и более отвлеченный, призрачный характер, который соответствует требованиям мифа.

Согласно этому, и Петр дан в совершенно нереальном аспекте, что было сейчас же подмечено цензурой. Царь-реформатор превращен в кумира, вокруг которого совершается мистерия.

Образ Петра глубоко захватил Пушкина. Многие годы творческий дух поэта томился жаждой найти ему выражение. В последние годы Пушкин обратился к научному исследованию личности Петра. Но он не был ослеплен величием преобразователя, наоборот, поэт отдает себе отчет в характере его личности: «Петр Великий, одновременно Робеспьер и Наполеон, – воплощенная революция». «Петр I презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон». А как оценивал Пушкин Наполеона, видно из строк «Евгения Онегина»:

Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы —
Для нас орудие одно.

Смысл слов ясен. Петр был совершенно чужд идее: «человек – самоцель». Когда-то он сказал: «А о Петре ведайте, ему жизнь не дорога, была бы жива Россия». Жизнь своя, жизнь чужая, тысячи, миллионы – все приносится в жертву коллективному началу – государству.

И тем не менее Петр является для Пушкина олицетворением благих, хотя и грозных сил. Черты божества благодатной грозы, облик бога-громовика придал ему поэт еще в Полтаве: