Душа Петербурга

Над каждой группой портретов – лепной лавровый венок, в центре которого – наименование того места, где русские одержали победу. Портрет Кутузова, изображенного во весь рост, окружают поясные портреты генералов: Багратиона, Дохтурова, Ермолова, Дениса Давыдова, Александра Тучкова… По обеим сторонам портрета Барклая де Толли (также изображенного во весь рост) – поясные портреты Коновницына, Дорохова, Н. Н. Раевского и С. Г. Волконского (впоследствии декабриста)…

Этот памятник, посвященный великой године, несколько позднее, в стихотворении «Полководец», описал Пушкин, недаром заслуживший название поэта 1812 года.

У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.

Поэт всматривается в эти «лица, полные воинственной отваги»:

Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики;
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой…

Лишь этот зал из всего Зимнего дворца отметил в своем творчестве Пушкин.

Осенью 1831 года Пушкины переехали в Петербург – на этот раз в центр города, сперва на Вознесенский проспект, где прожили несколько дней, а затем на Галерную. На письмах Пушкина к жене появилась надпись: «М. Г. Наталии Николаевне Пушкиной в Галерной, в доме Брискорн». Это был один из тех доходных домов, которые так не взлюбил поэт. Высокий фасад, в четыре этажа, не считая подвального, с длинными рядами окон, лишь в бельэтаже оттененных наличниками, – дом, лишенный всяких украшений.

Как родители поэта постоянно меняли свои квартиры в Москве, так Пушкин менял их в Петербурге[294].

По переезде в столицу поэт оказался вовлеченным в круговорот светской жизни. Наталия Николаевна, прославленная красавица, приглянулась царю. Пушкин писал в дневнике 1 января 1834 года: «Третьяго дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцовала в Аничкове»[295]. Эта царская «милость» глубоко оскорбила Пушкина. Он писал жене о том чувстве унижения, которое испытал, получив этот придворный чин. Письмо было перлюстрировано и его содержание сообщено царю. Пушкин записал в дневнике: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного». Пушкин всячески уклонялся от посещений двора. «Говорят, что мы [т. е. камер-юнкеры. – Н. А.] будем ходить попарно, как институтки… Ни за какие благополучия!»

Поэт демонстративно отсутствовал на церемонии присяги наследнику, на торжестве открытия Александровской колонны («Александрийского столпа»); он уклонился и от посещения бала в доме Нарышкиных, где должен был быть «весь Петербург».

«Но я был в народе, и передо мной весь город проехал в каретах», – писал Пушкин жене. И далее: «Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать…» И еще через несколько дней: «В свете не бываю; от фрака отвык». И в дневник он заносит: «Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода».

Поэт стремится к углубленной работе в архивах. В нем все ярче разгорается интерес к родной истории и в особенности к народным восстаниям. О Степане Разине он писал еще в Михайловском. Теперь Пушкин занят Пугачевым. Он готовится к путешествию в Оренбургский край в поисках следов восстания. Пушкин радуется, что его библиотека «растет и теснится», он хочет в Михайловском на Савкиной горе устроить филиал своей библиотеки. Пушкина влечет уединение Михайловского или Болдина; там его вновь посетит вдохновенье, там он переживет вновь то состояние, о котором поэт писал:

Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем…

(«Осень», 1833 г.)

Пушкин пишет владелице Тригорского: «Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться!»