Душа так просится к тебе

— Скажу, что барышня права, — прогудел Богоявленский, лукаво поглядывя на Софью из-под лохматых бровей. — Мне нет никакой радости являться Немезидой в шлафроке… и не брать при этом ни одной ноты… Тогда как я, может быть, Онегину искренне, по-мужски сочувствовал бы на месте Гремина. Я-то в супруге своей уверен! От таких, как я, генералов по Онегиным не бегают, уверяю-с!

Грянул такой хохот, что испуганной Софье показалось, будто закачался занавес.

— Что ж, замечательно, если никто не в обиде, тогда попросту убираем эту сцену, — довольно проговорил Половцев. — Странно, что я сам не заметил до сих пор. Что значит женский взгляд! Благодарю вас, Софья Николаевна, вы прирожденный режиссер, все свободны до вечерней генеральной репетиции. А я уже опаздываю в Торговую палату.

Он протянул руку, галантно помогая Софье спуститься в зал, улыбнулся ей, пожал руки «Гремину» и «Онегину», — и, не оглядываясь, пошел к выходу. Уже в дверях Половцев разминулся с какой-то барышней, поклонился ей и заспешил дальше. А барышня торопливо подошла к самой сцене — и Софья сразу же узнала ее, и что-то резко, больно дернулось под сердцем. Перед ней в расстегнутом мужском макинтоше, в маленькой черной шляпке, из-под которой выбивались вьющиеся пряди, с чуть откинутой назад головой стояла Ирэн Кречетовская.

— Здравствуйте, госпожа Грешнева, я пришла говорить с вами, — спокойно, строго сказала она, посмотрев на Софью темными, чуть прищуренными глазами.

Та незаметно перевела дух и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды всей труппы, как можно сдержаннее произнесла:

— Прошу в мою уборную.

Пропустив Ирэн впереди себя в крошечную комнатку, где пахло пудрой и мышами, как во всех театральных уборных, Софья заперла дверь и открыла окно. На улице было еще прохладно, но ей казалось, что воздух в уборной слишком спертый и именно поэтому у нее бешено колотится, заходясь под самым горлом, сердце. Постояв с минуту у подоконника, Софья зачем-то обвела взглядом пустой, заросший крапивой и молодой полынью задний двор театра, глубоко вздохнула и решительно повернулась к гостье.

— Садитесь, мадемуазель Кречетовская. Что же вам угодно от меня?

— Мне угодно просить у вас прощения, — решительно сообщила Ирэн, опускаясь в скрипучее кресло у гримировального столика и вызывающе глядя на Софью.

— Вам — у меня? За что же? — Софья неловко присела на край стола и посмотрела в бледное лицо Ирэн.

— За ту статью в «Московском листке».

— Какую статью?.. — Софья некоторое время не могла вспомнить, о чем идет речь. А когда вспомнила, изумленно спросила:

— Так это… вы?.. Но подпись была мужской…

— Разумеется. Я всегда подписываюсь мужским псевдонимом, это очень упрощает жизнь.

— Да?.. Ну и слава богу, — с искренним облегчением вздохнула Софья. — А я-то уж какой месяц думаю: что я могла сделать совершенно незнакомому господину, если он состряпал такой пасквиль в мой адрес. Грешила и на Нравину, у которой есть связи в газетах, и на других… Что ж… по крайней мере, теперь все понятно.

— Простите меня, госпожа Грешнева, — мрачно глядя в стену, сказала Ирэн. — И поверьте, со мной такое впервые. Сами видите, я несколько месяцев промучилась, пыталась держать гордость… Никогда в жизни не делала подлостей, и вот — в двадцать три года оскоромилась.

— Вас можно понять, — медленно проговорила Софья, поднимаясь и делая несколько шагов по уборной. — Я неуверена, что на вашем месте не поступила бы так же.

— В самом деле? — усмехнулась Ирэн, доставая длинную папиросу. — Вас не обеспокоит, если я закурю?

— Ничуть.

Ирэн чиркнула спичкой, уронила коробок, поднимать его не стала и поспешно, слишком глубоко затянулась.

— Почему вы не пойдете к нему? — глядя на улетающий в открытое окно дымок, задумчиво поинтересовалась она. — Вы влюблены, это видно. Он тоже уж какой год сходит с ума по вас. Глупо взрослым, много пережившим людям так мучить друг друга.

— Почему?.. — Софья тоже смотрела на струйку дыма. — Вероятно, потому, что около него — вы. И около меня — тоже другой человек.

— Вы ему что-то должны? Этому вашему покровителю? Деньги? Или вы дали слово? Или иные обязательства?

— Нет, ничего.

— Тогда это пустяки. И я… — Ирэн вдруг закашлялась, поперхнувшись папиросным дымом. — И я, поверьте, тоже пустяки.

Софья остановилась. Пристально посмотрела на сидящую в кресле женщину. Та снова глубоко затянулась, и облако дыма на миг скрыло ее лицо. Сквозь эту завесу улыбка Ирэн показалась Софье странной, растерянной.

— Я пришла, чтобы говорить в его защиту. Просто потому, что, как бы ни закончился наш с вами разговор, с Черменским я более не увижусь. Мы расстались еще зимой, сразу же после того, что… что я сделала.

— Вы были с ним все эти годы? — набравшись смелости, спросила Софья. Проклятое сердце бухало так, что она едва слышала собственный голос.

— Нет. О, черт! — Папироса сломалась в пальцах Ирэн, и она, вполголоса выругавшись, достала новую. Софья молча подняла с пола коробок, положила на край стола.