Душа так просится к тебе

Северьян мог бы и и не напоминать о той морозной ночи в разгромленном ресторане: дня не проходило, чтобы Владимир не подумал об этом сам. Ничего не помогало: ни здравые, в общем-то, мысли о том, что он едва знает Софью, что все, что было между ними, — длинная ветреная ночь на берегу Угры, несколько писем, слишком поздно полученных адресатом, чужой обман и разговор — короткий, нелепый разговор, обрывки слов на усыпанном битым стеклом и снегом паркете. Как наваждение, как колдовской морок, изо дня в день стояли перед глазами зеленые, словно болотная трава, полные слез глаза Софьи, ее высыпавшиеся из прически каштановые кудри, исцарапанное в кровь лицо, прерывистый шепот: «Поздно… поздно… поздно…» С острой горечью Владимир думал о том, что, возможно, правы и графиня Анна, и Северьян: нужно было тогда попросту, никого не слушая, ни на что не обращая внимания, вынести Софью на руках из этого кабака, как украденную черкесскую княжну, сунуть ее в сани и пообещать извозчику по червонцу за версту — а там как бог пошлет. Что не позволило ему тогда сделать так? Страх, малодушие? Нет, тысячу раз нет! Он никогда не боялся Мартемьянова, даже четыре года назад, когда полностью был зависим от него, а уж сейчас… Присутствие Ирэн? Возможно… Категорический отказ самой Софьи? Да… именно так. Вновь и вновь вспоминая ту ночь, Черменский не мог не сознаваться самому себе: она действительно не хотела ехать с ним. Не нужно было даже слов: он понял бы малейший жест, движение ресниц, чуть заметный взгляд, едва различимый вздох… Но она не хотела. Почему? Владимир не знал. То, что Софья не любит Мартемьянова, было для него настолько ясным и очевидным, что не стоило даже размышлений. Тысячу раз об этом же ему говорила графиня Анна, до последнего не терявшая надежды свести Черменского с сестрой. А теперь графиня уехала, и Софья больше не служит в Большом. Видеться им более негде.

О том, что Анна Грешнева покидает Россию, Владимир узнал на Пасху от Газданова, который ворвался к нему в третьем часу ночи взбудораженный настолько, что Черменский сначала решил, что Сандро пьян.

— Газданов, ты с ума сошел? Иди спать… Ты откуда здесь взялся, я думал, ты в Берлине… Который час? Христос еще воскрес?.. Напился ты, что ли?

— Я нэ пьян! И нэ в Берлине! Воистину воскрэс еще вчера, бог с ним, нэ до него! — По акценту Сандро Владимир тотчас понял, что тот взволнован сверх меры, и вынужден был оторваться от подушки.

— Сядь и слушай, — велел Газданов, оседлывая стул и решительно поворачиваясь к другу.

Тому пришлось кое-как усесться, принять заинтересованный вид и начать внимать сбивчивому, сумбурному рассказу Сандро. Сначала Владимир действительно слушал его сквозь наваливающийся сон, затем закурил, встал и принялся ходить по комнате, а когда Газданов закончил и в упор уставился на друга черными, как бездна, глазами, остановился перед ним и взволнованно спросил:

— И когда же ты все это узнал?

— Полчаса назад от нее самой! Анна рассказала мне все!

— И… что же ты?

Газданов молчал.

— Ты… ушел? Оставил ее одну?!

— Она велела уйти, — растерянно ответил Сандро. — Сказала, что никогда не выйдет за меня замуж… ни через год, ни позже… Что все кончено, и для нее так будет лучше… И я…

— И ты, баран осетинский, послушался?!! — загремел Владимир так, что Северьян на печи, до сих пор усиленно прикидывающийся спящим, свесил с полатей голову и сонно забурчал о своей несчастной жизни, в которой нет покоя от господ ни днем ни ночью.

— Заткнись! — хором рявкнули на него Газданов и Черменский. После чего Владимир подошел к вставшему ему навстречу Сандро и холодно произнес:

— Я, признаться, думал о тебе лучше. И еще осенью предупреждал, что к графине Грешневой нельзя подходить с обычными скотскими мерками. Твои мозги государственного деятеля, оказывается, гроша ломаного не стоят, когда дело касается женщины! Подумай хотя бы, свинья, на какую опасность она пошла ради тебя! Ты лучше всех знаешь, на что был способен Анциферов! Представь, что могло бы случиться, если б младшую сестру графини постигла неудача! Если бы застрелили или взяли в тюрьму ее друга, ее саму, если б всплыло твое имя… Три человека рисковали ради тебя, из них — две женщины, родные сестры! Черт с тобой, Газданов, поступай как знаешь! Но со своей стороны клянусь: если ты оставишь Анну, я тебе, во-первых, набью морду, во-вторых, вызову тебя на поединок и застрелю, в-третьих, прерву с тобой все отношения!

— Сначала застрелишь, а потом прервешь? — попытался пошутить Газданов, но было заметно, что он очень смущен и совершенно сбит с толку.

— Как тебе угодно! — отрезал Черменский, потушив папиросу о подоконник и выбрасывая ее в форточку. Затем он сделал несколько шагов по комнате и, не глядя на Сандро, сказал: — Или ты сей же час идешь к Анне, или… я не желаю тебя больше знать.

— Да пойми… — начал было Газданов, но Черменский, подойдя, с силой сжал его плечо.