Душа в тротиловом эквиваленте

— Понял, аэрозольное облако способно затечь куда угодно! — радостно подхватил мои слова Вячеслав, вытащил из кармана блокнот, сделанный из обрезка общей тетради, и начал писать.

— Как видишь, мечты сбываются, первый шаг ты уже сделал.

Похоже, молодой интерн, забил на дежурство. Он сбегал в ординаторскую, принес бумагу и ручку, и мы продолжили. Периодически его дергали к больным, и он выходил. Потом возвращался, и продолжал. К вечеру удалось составить черновик патентной заявки. Успели слегка проработать математику процесса. Отдельно оговорили применение термобарических боеприпасов при разминировании, застолбили вязкие смеси на основе окиси этилена с заполнителями, аналогичными бутадиен-стирольным каучукам. В качестве основного заполнителя сошлись на обыкновенном алюминии.

Куда только делся вечно задерганный и усталый интерн? В нем почти ничего не напоминало о мальчишке, бессильно лежавшего под бомбежкой в сухом бурьяне. Мальчик вырос и, как вдруг оказалось, ничего не забыл. Теперь он знал, как предъявить счета к оплате. Оставалось только решить — кому.

Глазами интерна Ледовского на мир глядел Демон Войны. А лопнувшие капиллярные сосудики в белках глаз уже не казались следствием бесконечной череды дежурств — в них отражалось ревущее пламя будущих пожаров.

29 октября 1952 года, среда.

… Строительная бытовка на пустыре, продуваемом всеми ветрами. Под потолком плавают сизые клубы табачного дыма. Малиновым огнем светит намотанная на асбестовую трубу спираль самодельного обогревателя. Душновато, устоявшийся запах несвежей одежды, и влажного дерева. Перекур закончен, но никто не расходится. Сосредоточенное молчание бригады прерывает Веня Звягинцев, худенький и остролицый ученик штукатура:

— Петр Иванович, а что теперь будет? Как товарищ Сталин закончил выступать, так по радио — только военные песни и марши крутят. Ни новостей, ничего. Из парткома никого не было, а раньше-то как вождь чего скажет, бегом летели растолковывать.

Бригадир неспешно и основательно, аж с прокрутом, затушил окурок в самодельной пепельнице, уперся ладонями в колени, встал, и ни на кого не глядя, буркнул:

— Хорош ночевать, мужики. Что б там ни было, план никто не отменит. А тебе, Веня, я вот что скажу — слушай радио.

Как раз в этот момент крутили "Священную войну", и речь неоднократно битого жизнью бригадира наложилась на слова: "Отродью человечества сколотим крепкий гроб".

Не говоря более ни слова, Петр Иванович повернулся и толкнул дверь. Работу действительно никто не отменял.

Вопрос о том, как следует понимать сказанное Вождем и Учителем интересовал не только ученика штукатура Веню. Над ним ломали головы миллионы людей, не в силах поверить, что сказанное Сталиным — действительно сбудется.

… — Да вы закусывайте, закусывайте, Лев Николаевич, а ты уже восьмая рюмка без закуски, — говорил своему шефу секретарь-референт за столиком "Метрополя". — Даст Бог, образуется. Вот бутербродики, икорка. Не то переживали!

Собеседник перевел на него залитые водкой глаза и раздраженно осведомился:

— Что, уже рюмки считать начал?!

— Да никоим образом. Только погрузнели вы за последние годы сильно. Один я вас до квартиры не дотащу. Может урон репутации получиться! Опять же, супруга ваша…

Двойной подбородок и обвисшие щеки Льва Николаевича пришли в движение. Поперхнувшись, он произнес, отсекая слова кивками головы:

— Ты. Не. Понял. Ничего. Это — не конец карьеры сотен людей из высших эшелонов власти. Это — смерть. Так что не хер тут рюмки считать!

— Не сгущайте краски, Лев Николаевич, — осмелился возразить молодой человек. Мы живы, все остальное образуется. В конце концов, чистки пережили, войну переждали, сберегли и приумножили, так сказать. Что-нибудь придумаем, в конце концов, и он не вечен.

Лев Николаевич пару мгновений покачался на стуле. Затем рука вдруг вытянулась, и ловко опрокинула в широко раскрытый рот рюмку, заблаговременно налитую услужливым халдеем. Выдохнув, смахнул набежавшую на глаза слезу. Вновь проигнорировав закуску, он неожиданно трезвым голосом произнес:

— Вот потому-то ты секретарь, и боле звать тебя никак. А я — вижу! Ты говоришь, он не вечен. А я заявляю — он уже там! Чтобы стать бессмертным, надо либо правильно умереть, либо ярко прожить. Не каждый сможет! А наивный мечтатель Сосо — смог. Теперь память о нем будут хранить десятки поколений. И оболгать ее уже ни у кого не получится.

То, на что ты так неуклюже намекал, сделать никто решится, да и смысла в этом не стало! Разве что, кто-то решит сделать его святым великомучеником, но как раз это никому и не нужно. Он уже не при делах, он свое дело сделал… Ладно, чего уж там, домой пошли…

… В далеком южном городе на ту же тему говорили два пожилых человека, послушав которых, ни у кого бы не возникло вопросов об их национальности.

— Я таки вот что вам скажу, Абрам, и вы со мной обязательно согласитесь. Никого нельзя загонять в угол долго и методично. И уж тем более это нельзя делать с такими людьми. А что они? Они делали это долго и изобретательно!