Душа в тротиловом эквиваленте

Впрочем, затронутый нами сейчас вопрос к моему делу никак не относится.

— Хорошо, а какое у Вас ко мне, собственно, дело?

— Есть некий документ, привезенный из Алеппо еще в 1933 году. Расшифровать его мы не смогли, но, подозреваю, что он предназначен Вам.

— Почему вы так решили?

— Есть, знаете ли, основания. Легенды гласят, что автор писал для «идущего сквозь время».

— И кто автор?

— Версий много, слишком много. Представляется наиболее вероятным, что это был Учитель Хаккам. Датировка — вскоре после Иудейской войны и разрушения Храма. Да вы посмотрите текст, если это для вас, то прочтете. Подлинник я, разумеется, привезти не смог, а вот на кальку все перерисовал в меру способностей.

— Что ж, давайте посмотрим — ответил я и взял в руки сухо шуршащий, чуть желтоватый листок полупрозрачной бумаги.

Долго разглядывать копию, тщательно выполненную Ильей Николаевичем, не пришлось.

Интересно, чтобы почувствовали Вы, неожиданно получив письмо от старого, но давно утраченного друга? А ведь учитель — больше чем друг! И наверное, только он бы додумался писать на иврите финикийским квазиалфавитным письмом.

Хотя нет, такие же фокусы откалывал Раши, писавший свои комментарии арабскими буквами.

Не стоит описывать охватившие меня чувства, уж больно они были противоречивы. Радость и удивление, горечь и тоска — и все это одновременно. Закрыв глаза, я вспоминал…

— Сосредоточьтесь, Юрий Михайлович! Если моя интуиция не обманывает, это очень важно! Oui, revenir à la raison!

Нет, ну каков интеллигент, а? Настоящий полковник, тьфу — профессор! Вместо мата — уговоры по-французски!

Ладно, если просят, сосредоточусь. Небольшое усилие, и графемы складываются в понятный текст:

שלום, סטודנט! אתה יכול עדיין שבאת, להציל את עצמם. אני חושב שיש לך גוף חדש ואת עיניו של הזקן. אני יודע שזה זמן השלים…

Чтобы вспомнить, люди поступают по-разному. Южноамериканские индейцы, например, носили на поясе десяток-другой пузырьков с резко пахнущими веществами. Кто-то привозит из странствий сувениры, кто-то хранит милые безделушки, оставшиеся от дорогих и близких. Кому-то хватает и пылинки на карманном ноже. Это — якоря нашей памяти.

Мне, чтобы активировать воспоминания, хватило листочка кальки.

Учителя редко называли учителем, рабби. Чаще в спину ему летело совсем другое слово: שט, сет, или סט, сет, что значит отступник.

Особенно после памятной многим дискуссии в Алеппо. Что, собственно, мы вспоминаем в первую очередь? Правильно, именно то, что послужило поводом испытать сильные эмоции. Человек может не помнить почти ничего о действительно значимых событиях, путаться в датах пережитых войн и революций, но бережно пронесет через годы воспоминание о распахнутых навстречу глазах любимой, гвоздике, вылезшем в ботинке на защите диплома или старшине, нагло зажавшем положенное.

Я не исключение. День, когда Хаккама перестали называть учителем, был длинным, богатым на эмоции, а потому запомнился хорошо.

Яростный спор о путях провидения продолжался с раннего утра до поры, когда звезды стали бледнеть, а факелы почти прогорели. Закончилось все… закономерно.

Сика, выбитая мною из рук почтенного Амара, со звоном прыгает по выщербленным плитам перистилия. По спине учителя течет черная в свете факела, кровь.

— Вы! — и тяжкое навершие посоха вбивает гнилые зубы фарисея в плюющийся мерзкими словами рот.

Воинственно выставив вперед подранную клочковатую бороду, Отступник Хаккам, учитель и друг, идет на прорыв. Да, самое время!

— Должны! — и окованный медью конец на обратном ходе клюет оппонента в солнечное сплетение.

— Понять! — посох перехвачен двумя руками. Коротко крутанувшись в гудящем, вязком воздухе, навершие бьет в голову очередного спорщика.

И поделом! Не стоит увеличивать значимость своих тезисов при помощи длинного кривого клинка. Даже если он выкован из драгоценного дамаска.

— Бог! — мой маленький керамбит полосует неосторожно подставленное предплечье.

— Кроме наших! — вновь гудит в воздухе посох учителя.

— Рук! — крутнувшись на месте, я до костей прорезаю запястья очередного любителя бить в спину.

— Не имеет! — сухой звук встретившегося с медью черепа, завершает дискуссию. Теперь нас будут просто убивать.

И убили бы, если бы не городская стража, вышвырнувшая внезапно спятивших книжников за ворота. Не вдаваясь в личности, тонкости и нюансы. Всех и сразу. Но в разных местах. До сих пор им благодарен.

… - Юрий Михайлович!

— Да. Слушаю, — безразлично бормочу в ответ.

— Вот, кофейку попейте.

Обжигаясь, беру в руки небольшую чашечку, источающую невыразимый словами аромат хорошего йеменского кофе с капелькой явно не ординарного коньяка. Отхлебываю пару глотков. Понемногу прихожу в себя.

— Не могли бы Вы составить перевод? — с надеждой и интересом осведомляется Илья Николаевич.

— Мог бы… Но не стану — это действительно только мне. Личное, — резко отвечаю я.

— Ну, коли личное, то вопросов более у меня нет. Разве что, один: почему именно Вы?

— Потому как Семецкий! — демонстрирую свои 26 молочных зубов. Включая и тот, что начал шататься и вот-вот выпадет.

— ?