Душа в тротиловом эквиваленте

Кто? Да кому же, кроме Дмитриева. Утром он ворвался в палату, сказал, что с главврачом договорено, в Москве мне делать пока что нечего, да и некоторые товарищи давно желают познакомиться, а все никак не получается.

Машина, аэродром, громыхающий транспортник, снова машина, и вот я по адресу «Москва, Центр-300».

Вы уже догадались, что речь идет о милом местечке, которое основал Преподобный Серафим, канонизированный в 1903 году.

— Жить будешь здесь, в гостевом домике, — сказал Дмитриев, и мы пошли к строению стоящему на пригорке.

Бог весть, то ли неизвестные архитекторы использовали естественный рельеф местности, то ли, чтобы подчеркнуть красоту этого места, делались насыпи и искусственно завозился дикий камень, но больше всего мне это напомнило пейзажи Уманского парка. Разумеется, с необходимой поправкой на то, что это место значительно севернее.

Дом, где мне предстояло, как минимум переночевать, был сложен из огромных глыб дикого камня и снаружи был невелик, примерно как типовой дачный домик поздних брежневских времен.

Я начал восхищаться мастерством строителей, едва ступив внутрь. Да, именно так надо строить! Свободная планировка. Кажется, я так и не нашел ни одного прямого угла. Помещения, плавно перетекающие друг в друга. Избытка дверей тоже, впрочем, не наблюдалось. Они стояли разве что в санузле и на входе в небольшую баню.

На стенах — никакой отделки, нетронутый дикий камень, сглаженный льдом и столетиями.

Гостиная была почти пуста. Небольшой столик, в углу горка для посуды, четыре стула. В углу — небольшой кабинетный рояль. И камин, в котором при желании можно было бы изжарить кабана. Рядом — заботливо сложенная на кованой подставке стопка колотых дров. Кресло-качалка.

Спальня привела меня в восторг. Такие комнаты рисуют на картинках, в книгах сказок! Высокое сводчатое окно, нарочито грубо сделанная узкая деревянная кровать, медвежья шкура на полу, тумбочка, стул с высокой спинкой. Все.

Из спальни я вышел на просторный балкон, будто зависший над крутым склоном, к которому вплотную подступал нетронутый лес. Вдохнул свежего воздуха и вернулся в гостиную.

— Кто же придумал такую красоту? — спросил я у Николая Александровича.

— Хозяйка дома, — ответил он. — Она редко тут бывает. Но обещала зайти сегодня.

При этих словах его лицо приняло то смущенно-мечтательное выражение, которое бывает у давно и безнадежно влюбленных людей. Я понимающе взглянул на него. Николай Александрович смутился еще больше.

— Очаруйте ее! Хотите, я вам сейчас стихи запишу? Только вот с музыкой — извините. Так, помню пару аккордов.

Затем я сел исполнять святое для любого времяпроходца дело — вспоминать стихи Владимира Семеновича.

Когда появилась Она, я не слышал — Дмитриев, сидя за маленьким кабинетным роялем, подбирал музыку к стихам Высоцкого, которые я вспомнил и записал для него. В этот момент он как раз пел:

— Если терем с дворцом кто-то занял…

Мы вдруг почувствовали ее присутствие. Для меня это было как касание лба холодной ладошкой. Что чувствовал Николай Александрович, я не знаю. Просто он вдруг смутился, скомкал пение, и захлопнул крышку рояля. Она стояла, прислонившись плечом к стене, и улыбалась.

Стройную фигурку танцовщицы совершенно не портила грубая ленд-лизовская летная куртка и мешковатая техничка. Наверное, на таких женщинах любая одежда выглядит как бальное платье.

Её глаза… Как описать их? Более всего они напоминали мне синий ледниковый лед, который я однажды видел в той жизни, карабкаясь на Гвандру. Гордая посадка головы. Высокая шея, красоты которой совершенно не портит узкий, как нитка шрам.

Увидев ее, я прекрасно понял Николая Александровича. А потом она улыбнулась нам той улыбкой, ради которой можно остановить тайфун, совершить революцию или сорвать с неба звезду, и произнесла:

— Здравствуй, Коля, здравствуй и ты, малыш!

На мгновение замешкавшись, я ответил:

— Здравствуй, Жар-Птица!

Ночь с 31 октября на 1 ноября 1952 года

… Британское посольство. В уютном кабинете, отделанном дубовыми панелями, горит свет. Хозяин кабинета — истинный джентльмен. Это ясно с первого взгляда, стоит только посмотреть на его вытянутое лицо, тяжелую челюсть, оценить, сколько лет, и с каким старанием он ухаживал за усами. Залысины и длинный, крючковатый нос совершенно не портят его облика. Добротный костюм слегка устаревшего фасона подчеркивает респектабельность. Его никто не видит, он никуда не собирается идти, но ему даже в голову не пришло снять или слегка расслабить узел галстука.

Открою секрет — настоящая аристократия выше мелких условностей и дресс-кода. Так ведут себя слуги или откровенные мошенники. Этот джентльмен — не мошенник, он Чрезвычайный и Полномочный посол. Но в то же время, он слуга, до боли желающий быть аристократом.

С особо важными документами сэр Альвари любит работать ночами — меньше отвлекают. Он давно, еще будучи с 1946 по 1951 «политическим представителем» в Японии, приучил себя спать в два приема, как было принято пару столетий назад, и находит, что это разумно и правильно.