Душегуб. История серийного убийцы Михасевича

Михасевич увидел голосовавшую на дороге девушку и остановился. Поначалу он действительно хотел подбросить ее до дома, как он делал довольно часто, но потом он вспомнил о жене. Ему показалось, что рядом с ним сейчас жена. Она едет сейчас к своему любовнику, и они вдвоем обязательно будут потешаться над ним. В ушах тут же раздался тот отвратительный женский смех, который буквально преследовал его в школе, а потом он сменился непрекращающимся шумом в ушах. Он притормозил и повернулся к перепуганной девушке. Она пыталась выбраться, когда Михасевич уже начал срывать с нее шарф. Этот шарф спас девушке жизнь. Пока мужчина пытался стянуть с нее шарф, а затем придушить слишком мягким для этих целей куском шерсти, девушка успела разблокировать дверь и вывалиться на дорогу. Она упала в канаву, которые обрамляли шоссе на этом участке дороги. Прямо оттуда она начала кричать и просить о помощи. Михасевичу послышались голоса людей, и он вдавил педаль газа. Машина подпрыгнула от такого жестокого обращения, но все же тронулась с места. В ушах у него все еще шумело, а боковое зрение вдруг попросту исчезло. Он бездумно жал педаль газа, не разбирая ни дороги, ни знаков. Остановил его резкий толчок и грохот гнущегося железа. Машина съехала в кювет и ударилась в какой-то совхозный забор. Только сейчас он начал более или менее приходить в себя.

Отдышавшись, он остановил проезжающую мимо машину и попросил водителя помочь вытащить машину. В те времена да еще на сельской дороге в таких вещах не принято было отказывать. Каждый водитель обречен был периодически оказываться в ситуации, когда нужна помощь на дороге, а следовательно, нужно было помогать остальным, чтобы однажды кто-то помог тебе.

Геннадий Михасевич кое-как добрался до дома, но спать вместе с женой больше не мог. Его сжигала ненависть к этой женщине. Она нашла себе любовника, смеялась с ним над беспомощностью мужа, а сейчас он должен смотреть на то, как она спит, распластавшись на кровати. Если он скажет, что знает о любовнике, то женщина обвинит его в том, что он уже давно не исполняет свой супружеский долг, а потом заберет детей и уедет к родителям. Этого он допустить не мог, но и видеть ее каждый день теперь было невыносимо. Убить ее он тоже не мог. Останавливали не только дети. Он с ужасом представлял себе дом без жены и понимал, что это убьет его. Каждый раз, когда она уезжала, он впадал в полубезумное состояние. В такие моменты он старался держаться подальше ото всех женщин, потому что его ни на секунду не отпускало желание сомкнуть руки на чьей-то шее. Ему хотелось услышать последний вздох во что бы то ни стало. Как бы опасно ни было сейчас нападать. Он понимал, что стоит ему задушить кого-то знакомого, и его тут же арестуют. Оставалось только смотреть на спящую жену и сходить с ума от сжигающей ненависти к ловушке, в которой он оказался.

Дважды в неделю он ездил на собрания дружинников, иногда посещал открытые заседания суда и ежедневно изучал криминальную хронику местных газет. Когда удавалось прочитать что-то о задушенных девушках, он испытывал странную смесь из ненависти и превосходства и страха. Еще в школе все считали его ничтожеством и старались не замечать его существования. Потом его не замечали в армии. На работе его считали крепким профессионалом и положительным человеком. Примерно это же о нем думали в отряде дружины, отделении партии и даже дома. Жена никогда не интересовалась, чем бывает занят Геннадий, что его интересует и увлекает. Он с рождения был невидимкой, с рождения привык считать себя кем-то второго сорта. А это привело к тому, что он стал презирать всех, кто в чем-то хуже его. Если жена выбрала его в качестве мужа, значит, она еще хуже, чем он, существо третьего сорта. Если девушка, севшая к нему в машину, начинала с ним кокетничать, он либо чувствовал, что над ним издеваются, либо тут же относил девушку к какому-то третьесортному разряду. Милиция не могла поймать его уже тринадцать лет. Она просто не хотела его замечать и раз за разом находила кого-то на роль убийцы. Иногда он даже завидовал людям, которые оказались на скамье подсудимых. На них все смотрели, их все ненавидели. Михасевича никто не видел. Милицию он тоже презирал, потому что следователи оказались глупее его. С каждой следующей заметкой о задушенной девушке, с каждым собранием дружинников ненависть сжигала его еще сильнее, а страх сковывал все больше. Он чувствовал, что ему необходима разрядка, которая даст ему сил, разрешит дышать, в конце концов.