Душеспасительная беседа

— Вы что, товарищи военные, не слышите, что ли, сигнала?! — грозным басом заботливого старшины закричал на нас кот в сапогах с порога. — Ждете отдельного приказания? Одевайтесь и ступайте во двор — там у нас щель вырыта!

— Послушайте, голубчик, — сказал Уткин с несколько надменной небрежностью, — почему вы, собственно, на нас орете? И кто вы, собственно, такой?

— Я директор бани! — прорычал кот в сапогах.

— Пойдемте, Иосиф, — миролюбиво сказал я. — А то он еще откроет по нас огонь из своего карабина. Я готов пасть на поле брани, но пасть на поле бани… да еще от руки ее директора… не за этим я сюда приехал!

Мы кое-как вытерлись, натянули белье на влажное тело, надели штаны и гимнастерки и без сапог, босиком, вышли во двор, где в неглубокой щели нас уже ожидал строгий директор.

Замолкли хлопки зениток, прозвучал сигнал отбоя.

— Мы имеем право домыться за те же деньги, — учтиво спросил Уткин директора, подмигнув мне, — или надо брать новые билеты?

— Можете идти домываться! — милостиво разрешил усач.

И вот опять мы сидим голые на мраморной доске и раздираем себя мочалками. И опять рев сирены воздушной тревоги! И опять директор бани — о эта неистовая исполнительность старого служаки! — вырастает на банном пороге, неумолимый, как статуя Командора, приглашенная на ужин бедным Дон-Жуаном!

— Отдельного приглашения ждете, товарищи командиры?..

Опять мы натягиваем бязевые кальсоны и рубахи на влажное тело, спешим во двор и прячемся в щель. Опять хлопают зенитки. Где-то грохочет взрыв. И вот опять — отбой.

Когда в третий раз заревели сирены и на пороге снова появился наш мучитель, мы с Уткиным взбунтовались.

— Вы, Ленечка, как хотите, — сказал Уткин, — а я никуда больше не пойду. Мне это надоело.

— Я тоже не пойду! — сказал я.

Директор надулся, усы у него встали дыбом, из светло-голубых глаз, как мне показалось, посыпались искры административного восторга. Он уже открыл рот, чтобы закричать на нас, но вдруг Уткин просто и даже задушевно спросил:

— А вы сами-то когда в последний раз мылись в бане, товарищ директор бани?

Административные искры в глазах усача тотчас погасли, усы опустились. В одно мгновение он весь как-то обмяк и подобрел.

— Да я уж и забыл даже, когда купался! — буркнул директор.

— Раздевайтесь и приходите! — скомандовал Уткин. — Будем вместе мыться, втроем веселее!..

Директор повернулся и исчез вместе со своим карабином. Через пять минут он снова возник на пороге, розовый, голый, благостный, как Христос при крещении.

Деликатно прикрываясь веником, он проковылял к отдельной скамейке, налил кипяточку в шайку, и когда — еще через пять минут — снова завыли сирены воздушной тревоги, наш партнер уже фыркал, гоготал и повизгивал от наслаждения, хлеща себя веником по спине и тощим ляжкам. Ему было на все наплевать. Только прямое попадание бомбы могло бы прервать его невинное занятие!

Мы хорошо помылись, дружески простились с директором бани и пошли в гостиницу. Гостиница была почти пуста. Нам дали каждому по номеру, и мы отлично выспались на настоящих пружинных матрацах, лежащих на настоящих кроватях.

Когда мы вернулись домой, в лес, Воловец под строжайшим секретом сообщил нам, что под Почепом затевается «нечто весьма серьезное», сейчас писать о боях на этом участке фронта преждевременно. Поэтому он нас и отозвал. Нам пришлось смириться.

О своей поездке в Брянск и о «тихих» банных радостях мы, сильно приукрашая, рассказали редакционным товарищам, не скупясь на живописные подробности. Нам откровенно завидовали, а секретарь редакции А. Я. Митлин, в прошлом редактор газеты «Кино», симпатичный и кроткий хлопотун-работяга из породы тех газетных коренников, которые, где бы они ни работали, главную тяжесть редакционного воза берут на себя, объявил, что он завтра же поедет в Брянск по неотложному делу и заодно уж, конечно, посетит брянскую баньку и передаст от меня и Уткина привет усачу директору.

Митлин действительно на следующий день отправился в Брянск — в командировку. После обеда наша изба опустела. Сотрудники разбрелись по своим делам.

Воловец ушел к начальнику Политуправления фронта. У меня наметился свободный часок, и я залез на сеновал тут же, в избе, и решил, пока суд да дело, вздремнуть. Только я устроился поудобнее, как началась бомбежка. Взрывы бомб следовали один за другим. Изба лесника ходила ходуном. Нужно было выйти наружу и укрыться в щели, но я так уютно устроил свое бренное тело в душистое, мягкое сено, такая истома охватила меня, что я продолжал маяться на сеновале в сладком полузабытьи. Вдруг внизу на столе Митлина зазвонил телефон.

Я слез с сеновала и снял трубку.

— Попросите Ленча! — сказал незнакомый голос.

— Ленч слушает!

— Леонид Сергеевич, только что при въезде в Брянск тяжело ранен Митлин. Он попал под бомбежку, ему оторвало ногу. Вы, кажется, знаете хирурга Вишневского? Найдите его и попросите, чтобы он сейчас же приехал в госпиталь, он знает, в какой. Действуйте быстро!..

На секунду я оторопел. Вот тебе и наша лесная идиллия!