Души людские

Скособочившись, Алешка покосился на него, но ничего не сказал. Нарезал черствый хлеб, поставил перед братом щербатую тарелку с супом, где плавали разваренные рожки, виднелась картошка, кругляши моркови да изредка мелькал поджаренный лук. Отдельно в тарелочке поставил нарезанный огурец, а рядом на стол положил несколько зубчиков чеснока.

– Кушай, Васька, – сказал он, немного налил для себя и тоже присел с краю стола. – Сварил, пока ты спал. Вкусный.

– Уже заметил, какой вкусный, – буркнул Васька. – Прямо, как в ресторане!

Брезгливо поморщившись, Васька помешал в тарелке, поднял ложку, в которой одиноко лежал маленький кусочек мяса. Опять зачерпнул, посмотрел на разваренные рожки. Потом отодвинул тарелку, взял кусочек огурца и захрустел.

– Н-да, негусто, – буркнул он и принялся отщипывать маленькие кусочки хлеба. – С такого супа морда шире не станет – это точно, но и подохнуть не получится. Вот поэтому ты такой дохлый, а может у тебя всё в горб уходит? Глянь, он не по дням, а по часам растет.

Он ткнул пальцем в большой горб, который, как казалось, стал еще больше за время его отсутствия, хохотнул, зацепил кусочек огурца и снова захрустел.

– Последние деньги на похороны ушли, – покосившись, сказал Алешка. – Даже занимать пришлось. Ладно, соседи помогали, а то бы совсем было худо. Поэтому в холодильнике пусто. Ничего, проживем! Вот ты вернулся домой, теперь всё наладится.

– А с чего ты взял, что я останусь? – удивленно покосившись, сказал Васька и, попробовав суп, брезгливо почмокал, пробуя на вкус. – В этой дыре жить, в этом свинарнике, откуда сбежал? Я вернусь, но к себе, – и принялся хвастаться. – У меня большая квартира, новенькая машина, теплый кирпичный гараж. У меня есть всё, что душе угодно, а баб, вообще – от Парижа до Алтая мне готова дать любая. Все бабы мои будут, если захочу. И каждая из них хочет выйти за меня замуж. У меня столько было, что тебе не снилось. Понял? А у тебя есть баба, крючок?

Васька привычно обозвал братишку и хохотнул, заметив, как он смутился

– Нравится одна, – запнувшись, сказал Алешка, не поднимая головы, и принялся хлебать суп. – Хорошая девушка…

Брат закатился. Тыча пальцем в Алешку, он смеялся, махая рукой, мол, мели Емеля, твоя неделя. Потом вытер слезы, взял сигарету и закурил за столом, стряхивая пепел на блюдечко.

– Посмотри на себя, крючок, – он пренебрежительно отмахнулся. – Ты же горбатый! Башкой подумай, ведь ни одна нормальная баба не согласится с тобой жить. А как же ты будешь с ней того… – он покрутил в воздухе рукой, как бы намекая, потом схватил огурец, принялся жевать и пробубнил. – Хотя… Может, и она такая же, как и ты – крючкообразная?

И захохотал, хлопая ладонями по столу, того и гляди тарелка свалится.

Алешка нахмурился. Обидно стало, что брат обзывает и унижает его. Обидно было, но Алешка промолчал. Пусть болтает, лишь бы не ругался и не размахивал кулачищами.

– Почему – такая? – продолжая хмуриться, искоса взглянул Алешка. – Она хорошая. Добрая. И нормальная…

– Дуры нормальными не бывают, – небрежно отмахнулся Васька и усмехнулся. – Скажешь – хорошая! Только настоящая дура может жить с таким калекой, как ты, потому что нормальная девка рядом с тобой не сядет. Ты погляди в зеркало, на кого похож. Если мне понравится девка, она станет моей – это точно. А тебе нравится – это еще не значит, что она будет твоей. Она никогда не станет твоей, потому что ты… – он грязно ругнулся. – Понял, крючок?