Душистый клевер Черной Шалги

— Другого ответа я и не ожидал от вас. Спасибо, — улыбнулся снова председатель и добавил: — Дело предстоит серьезное, взрослое, а коли так, значит, и расплатиться с вами колхоз должен, как со взрослыми.

И строй оживленно зашевелился разом, будто ему дали команду «вольно».

* * *

Деда Гаврилу Валька застал на берегу. Тот сидел у костерка, над которым кипела в котле смола, и подбрасывал в огонь чурочки. Глаза у деда слезились от дыма, в углу рта, как и всегда, торчала обмусоленная и помятая, невесть когда потухшая папироска. Поодаль, на песке, лежал перевернутый кверху килем подготовленный для просмолки карбас. Увидев Вальку, дед удивился и обрадовался, открыл рот, и папироска повисла на губе:

— Ишь ты! Стратег пожаловал!

Дед Гаврила любил посудачить с Валькой, уважал его за сметливость, за здравый взгляд на вещи и поэтому называл стратегом.

— Здравствуйте, Гаврила Логинович.

— Здорово, Валя, здорово! Помочь дедку пришел небось али как?

— Коли надо, помогу.

— А, значит, по делу. Ну садись. — Дед дружелюбно клюнул головой.

Валька сел рядом с ним, скрестил на груди руки, согнулся, молча уставился на горящие поленья, стреляющие мелкими угольками.

— Валяй свое дело. — Дед Гаврила помешал палкой смолу и удовлетворенно засопел. — Дошла, вон размякла как, счас мазать будем. Только железяку еще накалим. — Он достал из-за бревна «просмолку» — железку с загнутым концом, сделанную из толстого прута, и сунул крючком в огонь. — Не тяни, а то дырья не успеем законопатить, вон уж засумерничало.

Валька давно знал деда Гаврилу, был привязан к нему, хотя дед, своенравный, задиристый, не признавал никаких авторитетов, за что частенько ему доставалось и от жителей, и от всякого начальства. Но зато у него был на все свой, не зависимый ни от кого взгляд. Валька перешел к делу.

— Дедо, а чего это теперь сена коровам не хватает, раньше-то хватало?

Дед приоткрыл рот, отчего папироска опять повисла на губе, повернулся и внимательно глянул на Вальку, хмыкнул:

— Ну, стратег, даешь! До этого и взрослым-то дела вроде бы нет, а он уже вон интересуется. Чего это вдруг?

— Да так, разговор один был… — неопределенно ответил Валька. — Просто интересно, ведь раньше-то всем хватало. И коров держали, и коней…

— Вот заладил, раньше да раньше! — вдруг взъерепенился дед Гаврила. — Раньше и куры на юг летали! Чего вспоминать, только душу травить!

Он вдруг с кряхтением склонился, достал уголек и прикурил торчащий изо рта окурок. Помолчал, сощурился, отчего явственно проступили морщины старого, дряблого лица.

— Говорил я им, Валька, всем говорил, — с горькой интонацией посетовал дед, — да разве послушал кто.

Дед замолчал, уставился на костер, будто задумался о чем-то.

— Чего говорил-то, дедо?

— Надоть ли прошлое трясти, лет пятнадцать уж прошло, а то и поболе…

— Надо-надо, — поторопил его Валька.

Дед Гаврила покачал головой и тихо сказал:

— Собрание тогда было общее, в клубе. Представитель из района сидел… Председатель колхозный, не из наших он, приезжий, возьми да и брякни: надо, говорит, бросить нам суземки, то бишь — дальние луга. Нечего, мол, крестьянский труд там гробить. Хватит, говорит, нам окрестных да прибрежных пожен. Я выступил, конечно, возразил, что на дальних-то суземках самолучшая трава растет, что и деды и прадеды там косили да нам оставили: пользуйтесь, мол… Сказал и то, что не хватит колхозу сена-то, если суземки бросить.

— И что, не послушали вас? — заволновался Валька.

— Не, не послушали. Председатель цыкнул на меня, говорит: «Гаврила Логинович, против общей линии выступаешь!». Я в возраженья: «Какой такой линии?». А он: «Против улучшения, говорит, условий труда колхозников и увеличения мясопоставок государству». Я спрашиваю: «А это каким боком?». Он спокойно и отвечает, что раз уж сократятся сенокосные угодья, значит, и поголовье стада надо будет сократить… Половину коровушек зарезать, значит, на мясо. — Дед крякнул, качнул головой. — Районный представитель председателя поддержал. И я понял, что спорить бесполезно.

Окурок давно догорел. Дед Гаврила со свистом пососал его и выплюнул в огонь. Достал из портсигара новую папироску, размял, закурил.

— Вот так, Валя, и перестали косить на суземках. А жалко, спасу нет, клевера какие-я там! Матерь наша…

— А теперь-то там можно косить?

— Э-ж, поди попробуй, — грустно усмехнулся дед. — Заросли они крепко, столько лет прошло…

— А очистить можно?

Дед Гаврила опять с любопытством глянул на парнишку:

— Ты, что ли, очищать будешь, стратег?

— А хоть бы и я, — улыбнулся Валька.

— Не, не справиться тебе. — Дед махнул рукой. — Вот колхоз бы взялся… Да только нет теперь никому ни до чего дела…

Валька поковырял каблуком песок, потом спросил:

— А какой суземок самолучший был?

— А все, считай, хороши, которы ближе, которы дальше…

— Ну а из ближних?

Дед Гаврила немного призадумался, потом уверенно сказал:

— Черная Шалга. Заливная пожня. Клеверу там много было.

— А где это, дедушко?

— Каменное озеро знаешь?

— Окуней там ловил в прошлом годе…

— С того конца ручей в него впадает, самый большой, Гремяка называется. По нему вверх версты две. А зачем тебе?