Душой наизнанку

Я спрятан от мира под маской дверей,
За вёрткою дверью в быт.
Запутанный, прячусь в межзвёздную трель,
И ею в века зарыт.

Закованный, кровью питаю ковчег;
А кожа — белей бересты.
Я пячусь, я прячусь в нетающий снег,
В объятья своих пустынь.

И спрут подсознанья оплёл меня сном,
Коварно кривляя взор.
За запертой дверью я выстроил дом
И свил из волос — гнездо.

Врастая корнями в паркетную гладь,
Один растворился в дне —
И в том, что умеет зарёю пылать,
И в этом, на глубине.
И донная, данная, томная гать
Любуется днём извне.

А стены, да крыша, да плюшевый пол
Пожрали мне тело и пыл.
Затворник творенья отраду нашёл
В тавре из нездешних сил.

Отчего мой вид бравурно-жалок?

Отчего мой вид бравурно-жалок?
Край любезен — бездна горяча.
Ты стоишь, как в серый полушалок
Кутаясь в прощальную печаль.

Ты стоишь, а я кидаюсь в море
Суетно-бездонных небытий:
Падаю в водоворот викторий —
Тех, что поджидают на пути.

И смеётся тьма слепым фасадом,
Звёздная глаза взрезает взвесь…
Милый друг, храни себя — я рядом:
Много ближе, чем возможно здесь.

«Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай!..»

Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай!
Держи его насмерть, хоть крючья на треть вонзи!
Как дом, горе-думы в дыму, в голове — раздрай.
Я после грозы по глазницы стою в грязи.

Пусть гроздья души истомлённой омоет река
Да небо судьбу наласкает на счастье устами!
Чтоб я воротился — на волю тропа легка;
К тебе — журавлём последнего косяка,
К тебе — обезумевшим волком последней стаи.

Ты только вмуруй моё сердце в брусчатку дней,
Которые нам судьба — летовать в разлуке.
Ты только мне в лёгкие воздухом здешним вей
И слышься мне, слышься — во всяком нездешнем
                       звуке.

Смотри на меня изнутри бессловесных зеркал,
Дыши на меня из нарывов больных нейронов…
Чтоб лик твой бликующий в томном уме возникал,
Далёкой любовностью лоб еле слышно тронув.

Москва! Старорусскою песней терпеть веля,
Меня окольцуй ты блокадой молебной гжели:
Так истово, как за кровавой стеной Кремля
Вздымаются белых церквей лебединые шеи;

Так искренне, как разливается нынче грусть
По телу, по разуму — сразу невозвратимо.
Люби меня, бледная бедная божья Русь,
Хоть крошечной долею моря, каким любима.

Чтоб не задохнуться мне в жухлой теплыни песка
На чуждой земле, намозоленной чуждым голосом.
Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай:
Оно прорастёт из груди твоей сочным колосом,
Согреет тебя, разгораясь трескучим хворостом,
Споёт тебе, словно слепой и всесильный скальд.

Ты только храни меня — солнцем, и сном,
                   и помыслом.
Ты только меня невозвратно не отпускай.

«Ночь забывается смертным сном…»