Душой наизнанку

Бейтесь, сэр Рыцарь, словно с самим Сатаной;
Бейтесь — драконово-жарко и гордо,
Люто — как если б за вашей спиной
Рушились стены родного города.

Рвите — за Родину — тверди бунтующих зол;
Жгите в золу сатаниновых пасынков…
Чтоб на страницы — ещё не родившихся классиков
Светлый ваш призрак с Олимпа времён снизошёл.

Бейтесь, мой сэр, не страшась ни огня, ни меча;
Смерти не бойтесь, когда искорёжит латы…
Будьте достойны, чтоб конь обернулся крылатым,
Будьте достойны, чтоб вас он туда умчал,
Где беспечально святой ожидает причал,
Где позабудется всё, чем вы здесь виноваты.

Свет разрумянит греховно-зелёную медь,
Всё вам простится, чего устыдились бы сами…
Только останется трусость на шее висеть.
Цепь не рассыпется — конь не взмахнёт крылами.

Трусость раздавит грудь — это страшный груз;
Это осколок скалы, что тянет на дно.
Но не страшитесь: у гибели сладкий вкус,
Коли в бою с нею встретиться суждено.

Если за друга падёте, себя поправ;
Если, не плача о бренном, нырнёте в век…
Рыцарь несётся — рысью, орлом, стремглав;
Конь исхрипелся, врастая в безумный бег.

Что это?! Враг изошёл обезьяньим криком;
Плещет рысак под героем гривой льняной.
Падает трусость разбитым татарским игом,
Падает рыцарь — на лоно земли родной.

Крепость родная — его причастилась силы;
Там, за стенами, жена обратилась в вой…
Самая битва оплакала храброго сына,
Скорбно товарищи сгрудились вкруг него.

Что им увиделось в этих глазах стеклянных?
Тёплое тело,
Раскинувши руки-лучи,
Каплею крови, созревшей в артерьях вулканных,
Кровью страдальца, которая жизни зачин,
Павшей звездою на юной траве холодело.
Рыцарь, очнитесь! Вас слава далёко мчит.
Смерть улыбается — смейся, tristeza bela!..[2]
Рыцарь, очнитесь!.. Вы ныне в иных полянах.

Уплыветряное