Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни

В свидетельстве о рождении Алины, выданном ЗАГСом, в графе об отце стоял прочерк. То есть его имя и фамилия нигде не фигурировали и, следовательно, он не мог иметь на дочь никаких прав.

Поэтому просить у него «отказ от дочери» – это было бы бессмыслицей! Думаю, все это понятно любому здравомыслящему человеку.

Невозможно отказаться от того, чего ты не имеешь!

Повторяю это официально, для полной ясности.

Кроме того, у меня сохранились документы, заверенные московским нотариусом.

И все это может проверить в архивах ЗАГСа суд или адвокат.

Именно этим воспользовался мой муж Мишель, чтобы так быстро удочерить Алину – родной отец не числился нигде, не существовал.

Дочь уезжала со мной во Францию уже как французская гражданка.

Однако какой актерский талант! Прямая дорога во МХАТ!

Или же, рассказывая «сказки» о нас с дочерью в течение двадцати лет, Максим и сам поверил в них?

Но все это было бы забавно, если бы за этим не стояла семейная драма Алины.

«…Мы для папы были семьей… а там семьи не было…» – продолжал Максим Исаакович.

Как же так? Ведь в Москве, Париже и в Лос-Анджелесе он уверял: «Вы моя семья навсегда!» Подтверждал это в письмах Алине и мне. Также когда-то говорил о возможном общем ребенке, а позднее благодарил за дочь… Значит, все это тоже была ложь?

Ну, что ж… принимаю к сведению.

И еще. Я не звонила Максиму из Франции. Евгений Дунаевский вызвался стать посредником в проекте встречи отца с десятилетней дочерью. У меня сохранилось письмо Жени, упоминающее это. А мой муж Мишель никогда не был ни «очень богатым», ни просто богатым. У него была средняя зарплата. Зачем говорить о том, чего не можешь знать?!

Не буду слово за словом цитировать вдохновенную речь Максима, так же искусно «аранжированную», как и его музыкальные произведения. С тем лишь отличием, что в ней все было передернуто, вывернуто наизнанку.

С каждым новым разом перед журналистами его фантазия о нас разыгрывается все больше и больше. Провокация за провокацией.

Единственной правдой в его словах было то, что когда в первый раз он встретился с дочкой, которой тогда уже было полтора годика, то в течение трех месяцев регулярно приезжал увидеться с ней. Привез кое-какие игрушки и даже оставлял на ребенка деньги. Но затем все резко прекратил, и больше мы не видели его.

Я была разочарована до глубины души тем, что он снова не сдержал своих обещаний – отсутствием помощи дочери и тем, что не признал ее. Именно поэтому уехала не попрощавшись. «Слишком гордая!» – сказал когда-то Максим обо мне дочери. «Слишком» – потому что «не бегала» за ним, не требовала алименты, не навязывала ни себя, ни дочь? Но с каких пор чувство собственного достоинства считается недостатком?

После того как Максим Исаакович закончил так артистично рассказывать Б. Корчевникову небылицы обо мне, очередь дошла до Алины. Оказалось, что отец вдруг «резко» засомневался в любви родной дочери, которую она беспрестанно проявляла, с тех пор как узнала его. Вдруг заподозрил ее в неискренности, туманно ссылаясь на некую «судью». Но если так, тогда почему ничего не сказал или хотя бы не написал ей об этом, а скрывается от нее?

И нельзя ли узнать имя и фамилию «судьи»?

Отец прекрасно знает, что «атак» со стороны дочери не было и не могло быть, как раз это ее атаковали члены его семьи.

Любопытства ради: а в искренности своей жены Максим Исаакович не сомневается, ни в чем не подозревает ее?

Допустимо ли делать себе «бело-пушистый» пиар на страданиях родной дочери?

Это выше моего понимания: отец не только отрекся от дочери, но еще и продолжает постоянно назаслуженно чернить ее?!

Не было бы проще и честнее промолчать, уж если нет мужества сказать правду? Отказаться обсуждать «трудный» вопрос с журналистами?

Я никогда не просила у него денег, ни к чему не принуждала и никогда ни в чем не упрекала. Может быть, именно это дало ему ощущение собственного превосходства и вседозволенности?

Не хочется лжи и фальши. Ведь достоинство каждого человека заключается, помимо прочего, в способности нести ответственность и честно отвечать за свои поступки. Независимо от возраста, социального статуса или степени известности.

Когда мои французские друзья задают мне вопросы об отце Алины, я теряюсь, не зная, как объяснить им. Они отказываюся понимать, что можно с рождения не помогать своему ребенку алиментами, не признать его, а затем и вовсе оборвать все связи. Действительно, за 30 лет моей жизни во Франции я ни разу не слышала о подобном. Некоторые спрашивают: «Может, он живет в нищете? Может, пьет?» Я не могу скрыть невольной улыбки.

Всего не описать, да и нужно ли?