Два балета Джорджа Баланчина

– Не перебивай, Юра. Я ведь тебе все и так расскажу, но по порядку. Вижу, он все с себя снял, остался только в коротенькой майке. Я — честное слово! — даже отвернулся, хотя он очень красивый мальчик. А он спрашивает: «Что ты — с узлом возишься? Давай помогу». И представляешь, подходит ко мне без трусов и улыбается так, знаешь ли, приветливо. И сам садится на стул — совсем голый. И говорит: «Давай ногу». Я встал перед ним, вытянул ногу. А он про узел забыл, меня к себе притянул и посадил на колени — я в трусиках и в майке — и говорит: «Ты, Левин, хорошенький, лучше наших девочек», Я все понял и хотел встать, а он меня обнял, стал целовать и просить: «Поцелуй меня», а сам мою руку взял и стал... Короче, положил мою ладонь к себе и крепко прижал. Я вырвался и к дверям. А он и дверь-то успел закрыть — повернул ключ, но ключ оставил в дверях. Я нервничаю, с ключом вожусь, а он прижал меня к себе сзади, и говорит: «Не спеши, Левин. Куда спешить? Я вижу, тебе и самому это нравится, я давно за тобой заметил. Я никому не скажу. Давай...» Но тут я дверь все же открыл, точнее, не дверь, а замок. Он успокоился, быстро надел трусы.

– А ты?

– Я схватил свой тренировочный костюм, форму, сапоги в охапку и переоделся уже в коридоре. Тапок стащил с трудом, на пятке даже ссадина была.

– А что этот парень потом ? Хочешь, я с ним поговорю? Я с ним так поговорю, Илюша, что... Это когда было?

– Еще в октябре. Не понимаю, зачем его, дурака, в английской школе держат. Правда, у него родители... Отец — секретарь райкома партии, вот и держат. И он еще спортивную честь школы...

– Он к тебе еще пристает?

– Нет. Только ухмыляется. Я его не боюсь. Что он мне сделает? Но знаешь, Юра, я, когда он был в одной майке и возбужден, хотя он и симпатичный парень, понял, что я ни с кем никогда не буду... Ну, ни с кем, кроме тебя, у меня этого не будет. Ты, пожалуйста, успокойся, Юра. Я клянусь тебе — не будет. Ты лучше всех и дороже всех мне, вот. — Говоря это, Илья очень сильно разволновался, и теперь уже тоже сильно растревоженный Ирсанов, как мог и умел, успокаивал Илью. А на утро они вернулись в город и с того последнего каникулярного дня, давно уже не виделись, а только разговаривали по телефону.

До этого откровенного признания Ильи Ирсанову казалось, что их отношения с Ильей единственны и не имеют аналогов ни в современности, ни в истории человечества. Но очень скоро, читая книги по истории Эллады, Ирсанов сделал для себя много открытий. Он поспешил поделиться ими с Ильей. Можно сказать, что это была первая публичная лекция Юрия Александровича, прочитанная им в семнадцать лет своему шестнадцатилетнему другу. Это было в воскресенье, мальчики только что вышли из Эрмитажа и теперь гуляли по аллеям прозрачного Летнего сада. Илья услышал от Ирсанова много для себя нового, потому что, когда Юра закончил, Илья признался ему:

– Знаешь, я и не догадывался, что об этом есть книги. У нас дома тоже ведь полно книг, но об этом — ни одной. Надо ж! Оказывается, не мы первые, Юра!

– И вот еще что, Илюша, — продолжил Ирсанов. — В античной Греции, на Крите и Коринфе в седьмом веке до нашей эры существовал обычай похищения мальчиков взрослыми мужчинами. Похитители вводили подростка в свой мужской союз; их физическая близость сочеталась с воинским обучением, после чего мальчик, снабженный оружием, возвращался домой. В Греции эта связь не только не скрывалась, но считалась почетной. А в Спарте каждый мальчик между двенадцать и шестнадцатью годами должен был иметь такого покровителя, воинская слава которого распространялась и на мальчика. Если юноша проявлял трусость на поле боя, за это наказывали его любовника. В Фивах был особый «священный отряд», составленный из любовников и считавшийся непобедимым, ибо как писал Ксенофонт...

– Ксенофонт — это кто?

– Древнегреческий историк. И что самое замечательное, почти все его сочинения дошли до нашего времени. Основное его сочинение — «Греческая история», написанное в седьмом веке. Советские ученые мужи считают Ксенофонта антидемократическим писателем и философом.

– Почему?

– Какой ты смешной, Илья! Ксенофонт ведь не был членом КПСС и даже не предполагал, что никакой демократии, кроме как социалистической, на свете нет и быть не может.

– Ладно, шут с ней — с социалистической демократией. Продолжай, пожалуйста. Что там писал твой Ксенофонт?

– Он писал: «Нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов».

– Вот видишь, — вставил Илья. — А я, дурак, в армию идти не хочу. Пошли вместе! Мы ведь с тобой будем тогда самыми лучшими, самыми доблестными воинами Советского Союза. А?

– Скажешь тоже, — рассмеялся Ирсанов. — Я тебя, Илюша, в армии никак не представляю, да и себя, признаться тоже.

– А что так? — серьезно спросил Илья. — Кругом империалисты. Это ведь угроза социалистическому лагерю? Угроза.

— Ладно. Слушай дальше.