Два года скитаний. Воспоминания лидера российского меньшевизма. 1919-1921

Под Военно-санитарное управление был отведен дом, занимавшийся раньше курсами красных командиров. И вот характерная подробность: все стены были испещрены монархическими и антисемитскими надписями! По моему положению человека явно неблагонадежного, мне трудно было сходиться ближе не только с рядовыми красноармейцами, но и с командным составом. Но поскольку в учреждениях, на улице, в вагоне приходилось сталкиваться с красноармейским офицерством, я получил вполне определенное впечатление, что по характеру разговоров, кругу интересов, хвастливому молодечеству и пр. оно не далеко ушло от офицерства доброго старого времени, и невольно приходило на ум, что это – готовый штаб будущего бонапартизма. Раз пришлось даже услышать из уст одного такого молодчика мнение, что «совсем бы Троцкий хорош в диктаторы, да жаль – жид!».

Наступление поляков на Минск задержалось, эвакуация приняла менее лихорадочный характер, и наше управление лишь дней через десять появилось в Смоленске. Я все это время бездельничал, осматривал город, знакомился с местной партийной группой. Несмотря на постоянные репрессии, группа имела прочные корни среди рабочих города, имела представителей в Совете и собственное скромное помещение для собраний. С помещения этого перед самым моим приездом были сняты печати, наложенные Чрезвычайкой при последнем налете. С возвращением мобилизованных смолян из Минска жизнь группы несколько оживилась: устраивались собрания членов, на которых я читал доклады о положении дел в партии, о русско-польской войне и т. д., но публичные выступления – за исключением речей в Совете, собиравшемся крайне редко, – были невозможны.

Вскоре после переезда фронтовых учреждений в Смоленск военные действия прекратились, было заключено перемирие и начались переговоры, закончившиеся Рижским миром. Минск так и не был занят поляками, но управление фронта осталось в Смоленске. Внимание эвакуационного отдела, в котором я работал, было поглощено главным образом вопросом о вывозе и размещении больных сыпным и возвратным тифом. Таких больных было десятки тысяч, и некуда было их деть. Были города, где тифозные валялись сотнями и тысячами на полу, почти без всякого ухода и призора. Были случаи, когда попросту госпитализировались казармы, так как обитатели их были почти сплошь больны, а госпиталей для размещения их не хватало, как не хватало и транспортных средств для вывоза. Телеграммы и доклады, летевшие в центр, мало улучшали дело, так как нехватка была во всем. Но все же работа носила несколько менее бумажный характер, чем в Екатеринбурге.

В начале октября было объявлено разрешение давать служащим двухнедельные отпуска для поездки на родину за теплым платьем. Я воспользовался этим, чтобы съездить в Москву, где и пробыл около трех недель. Здесь опять поднялись разговоры о моем обратном переводе в Москву. Семашко объявил мне, что в принципе он против этого перевода ничего больше не имеет, что вот надо только «покончить с Врангелем» и что во всяком случае не позже чем через месяц я буду в Москве. С этим я и вернулся в Смоленск.

Здесь меня ждал сюрприз. Оказалось, в самую ночь моего отъезда в Москву ко мне, как и почти ко всем смоленским социал-демократам, нагрянула Чрезвычайка и производила тщательный обыск. Арестован никто не был. Чрезвычайники сожалели, что не застали меня; один из них уверял, будто он мой «старый знакомый» по партийным съездам. Разговорившись с хозяевами, они выражали уверенность, что я «неспроста» переселился в Смоленск, а, вероятно, с целью… организовать белорусское правительство на предмет свержения большевиков и союза с Польшей!

Обыск никаких последствий не имел, и жизнь моя потянулась своим скучным чередом в ожидании возвращения в Москву, как вдруг мое пребывание в Смоленске оборвалось так же внезапно, как и в Екатеринбурге.

Товарищ, вернувшийся из служебной поездки в Москву, сообщил мне, что ЦК нашей партии получил от президиума ВЦИКа предложение послать свою делегацию на предстоящий VIII Всероссийский съезд Советов. В состав этой делегации ЦК избрал меня, и секретариат президиума обязался послать в Смоленск телеграмму с требованием немедленно дать мне командировку в Москву.