Два года в Испании. 1937—1939

Самым милым (не подберу другого слова) человеком в правительстве был Альварес дель Вайо. Профессиональный политик, как и его товарищи по социалистической партии, «реальным политиком» он не стал и по характеру своему стать не мог. Левый без кавычек, он даже неожиданно для себя никогда не оказывался справа. Долгое время он возглавлял институт военных комиссаров, и никаких разногласий с коммунистами у него не было. Он был подлинным другом нашей страны. Как-то, глядя на карту, он сказал: «Не то страшно, что Франко так близко от Мадрида, а то, что Россия от нас далеко». Человек большой душевной чистоты, он нашел в себе силы порвать со своим старым другом Кабальеро, потом с Прието и поддержать нового человека — Негрина. Негрин поручил ему министерство иностранных дел. Он ездил в Женеву (в Лигу Наций), в Париж, в Лондон. Он задолго готовил свои речи, каждый раз волновался и говорил с такой страстью, с такой болью, что искушенные, чтобы не сказать прожженные, дипломаты потупляли глаза. Его слушали вежливо и сострадательно, принимали туманные резолюции и, по существу, во всем отказывали. Мало того, на деле помогали Франко и во всем уступали Гитлеру и Муссолини. Да и что была Испания для дипломатов? Заупрямившаяся пешка на огромной шахматной доске, не желающая ходить по правилам, разработанным ими. Ну так под стол ее! А дель Вайо глядел детскими глазами в их глаза, голос его дрожал, для него Испания была гибнущей матерью; он молил у врачей лекарства, и у них были лекарства, но они отказывали ему. И все-таки он верил, что людей можно убедить, никогда не поздно убедить, что, кто бы они ни были, они должны понять правду. Несправедливость обижала его и впрямь как ребенка. Он терпеливо доказывал: нет, в Испании правят вовсе не коммунисты, нет, в Испании никто не преследует церкви, нет, в Испании не осталось иностранных солдат, а у Франко их десятки тысяч. Дипломаты все это прекрасно знали, но в правилах их игры было закрывать глаза на факты. Это еще лучше знали социалисты из II Интернационала. У них были свои правила, на практике приводившие к поощрению фашизма. Эти готовы были плакать вместе с дель Вайо, они заклинали его понять их положение и вместе с дипломатами всеми средствами старались связать республике руки, чтобы выдать ее фашистской троице. Так инквизиция выносила только приговор, исполнение приговора она предоставляла светской власти — церковь не обагряет своих рук кровью. Не знаю, каким министром был дель Вайо. Но он был подлинным испанским интеллигентом — бескорыстным, идеалистическим, артистичным, непрактичным, слегка провинциальным в своей неистребимой вере в добро, отзывчивым и чуть-чуть легкомысленным именно от непрактичности и веры. Иногда казалось, что он смотрит на жизнь и на войну в том числе сквозь розовые очки; это было не так, он хорошо знал и кровавую и черную сторону войны. Но смотрел он на все с доверием к людям. И это было не только трогательно, порой это было мудро, потому что помогало верить другим.

2

В Валенсии я однажды был на заседании «водного трибунала»: судьи-крестьяне, только старики, решали споры соседей о воде. Участки рисовых полей невелики, один арык орошает несколько участков; достаточно ногой обрушить край канавки, и сосед остается без воды, а виновник ущерба получает ее вдвое. Судьи внимательно выслушивали обе стороны, топографию полей они знали назубок, обмануть их было невозможно. Приговор, который они выносили, был окончательным и апелляции не подлежал. Да стороны и сами знали, что он справедлив. Государственная власть в эти дела не вмешивалась. Это было нечто вроде государства в государстве. Порой мне казалось, что все испанское крестьянство — это государство в государстве, только без всякой власти.

Отъезжая от моря, я видел маленькие апельсиновые деревья, стоявшие в шахматном порядке по обе стороны дороги: не шестьдесят четыре, а тысячи клеток. Иногда со стремянки, иногда приставив к дереву небольшую лестницу, крестьяне в длинных блузах собирали урожай. Когда я ехал по этой дороге в первый раз, деревья стояли в цвету, и белизна того самого флердоранжа, которым украшали невест, сливалась и ослепительно сияла — тогда разглядеть шахматное построение было труднее.