Два года в Испании. 1937—1939

Не знаю, когда спал в эти дни Кельин, единственный из приехавших, кто прекрасно знал Испанию, ее язык и литературу. Каждый из выступавших требовал его советов, он был связующим звеном между нашими делегатами и испанцами, все требования и неприятности обрушивались на него. Утешался он тем, что в свободную минуту ездил к своему любимому поэту Антонио Мачадо, жившему под Валенсией. Испанцы вознаградили его за давнюю преданность Испании: Мадридский университет присудил ему степень почетного доктора, и диплом был ему вручен в осажденной столице. Но до этого нам вместе пришлось выдержать одно испытание. В годовщину убийства Гарсиа Лорки муниципалитет Кастельона, главного города одноименной провинции, решил присвоить имя поэта одной из площадей. Затем должно было состояться торжественное заседание в городском театре. Муниципалитет попросил, чтобы на этом заседании выступили советские делегаты. Было решено, что поедем Кельин и я. Мы написали патетическое выступление, в котором говорилось, что, когда знаменосец поэзии падает убитым, другие руки подхватывают знамя и оно по-прежнему плывет над народом. Нас предупредили, что в Кастельоне очень сильны «поумовцы» и что во время выступления советского делегата они собираются устроить враждебную демонстрацию. «Как нам вести себя?» — спросили мы полпреда. «Смотря по обстоятельствам», — ответил он, после чего в Кастельоне мы оба уже не видели ни площади, ни толпы. Выйдя на эстраду, мы увидали на ярусах лозунги отнюдь не ободряющего содержания. Так как у Кельина слабый голос, выступление читал я. Аплодисменты, которыми меня встретили, были, что называется, жидковаты. Кто-то свистнул. Но мы знали, что скандал ожидается во время или после выступления. Судьба Лорки глубоко волнует меня и сейчас, почти через тридцать лет после его смерти. Но скажу честно, если у меня тогда дрожал голос, то от иного волнения. Оно оказалось напрасным. Мы недаром решили написать не политическое, а поэтическое выступление. После слов, что Лорка, как мировой поэт, принадлежит и Советскому Союзу, неожиданно раздались аплодисменты. А после заключительных слов о знаменосце возникла овация. Когда я вернулся за стол президиума, Кельин незаметно пожал мне руку ледяной рукой и шепнул: «Ну, слава богу, без скандала». Потом нам сказали, что поумовские главари поняли: зрители их не поддержат.

4

Иностранцам часто кажется: какие роскошные слова! А испанцы всегда говорят так, для них эти слова просты, речь без образов и афоризмов кажется им «ученой», сухой, скучной. Образность и афористичность входят в самую ткань народной и литературной речи. Зато «роза» может означать любой цветок или женщину, ветер легко становится одушевленным существом, кровь не пугает, хотя она — и жизнь и смерть, ребенок с важностью говорит матери: «Оставь меня, женщина», а крестьянин иногда произносит фразу, которая кажется цитатой из пьес «плаща и шпаги», хотя чаще всего он при этом не знает грамоты. Но когда иностранцы пытаются подражать испанской образности, это редко удается и обычно вызывает у испанцев усмешку. Иностранцы любят играть на контрастах испанской жизни, на противопоставлении пышности и нищеты, прошлого и настоящего, высокой культуры и глубокого невежества. Это, конечно, так, об этом говорят и сами испанцы, но они-то живут не между двумя полюсами. Все рядом, все сливается, одно переходит в другое. И если отделять одно от другого искусственно, получается «эспаньолада» — развесистая клюква.

Кто только не называл Испанию красочной. Вот афоризм Гойи: «В мире нет ни красок, ни линий, есть только солнце и тени». Солнце Испании щедро, но и беспощадно (а кое-где очень скупо), тени резки, порой черны. Но когда испанский художник пишет закрытое помещение с опущенными занавесками, в его темном интерьере, где люди и предметы только проступают, солнца часто больше, чем в пейзаже северянина, залитом светом. Другое солнце, другой настой света, они томят и в темноте.