Два года в Испании. 1937—1939

За пять веков до нашей эры спартанцы обратилась к афинянам с просьбой о военной помощи. Афиняне в насмешку прислали спартанцам учителя грамоты хромого Тиртея. Но Тиртей был поэтом, его патриотические военные гимны так вдохновляли воинов, что спартанцы победили.

В этой легенде безусловно достоверно одно: гимны и песни Тиртея, которые сохранились до наших дней.

Греки воевали немало — главным образом за свою свободу. Римляне воевали гораздо больше — главным образом для того, чтобы лишить свободы других. Пословица «Когда говорит оружие, музы молчат» родилась в Риме. Когда войну ведут завоеватели, поэт либо протестует, либо молчит. Завоеватели могут простить поэту бегство с поля боя, но только не протест. Это знал Гораций, и это разгадал в знаменитой оде Горация Пушкин.

Испанский язык — прямой потомок латинского. Но испанская поэзия по своему духу куда ближе к греческой. На всем протяжении ее многовековой истории поэты шли в бой вместе со своим народом, и оружие заглушало их голос, только когда Испания покушалась на свободу других.

В конце прошлого века империя, в которой когда-то «не заходило солнце», лишившись последних заморских владений, предстала перед всем миром не только как нищая, разоренная, отсталая, но и как заштатная страна. Кто первым откликнулся на трагедию народа, доведенного правителями до края пропасти? Поэзия — в лице знаменитого свободолюбивого «поколения 98 года».

В XX веке на смену расплывчатым либеральным и анархистским идеям пришло — сперва смутное — стремление к революции, которая даст голодным хлеб, безземельным — землю, угнетенным — справедливость, неграмотным — книгу. Кто заговорил об этом первым — впрочем лишь продолжая и обновляя святые традиции всего испанского искусства? Поэзия — в лице следующего поколения, поколения двадцатых годов.

Когда же великий испанский народ, якобы темный и якобы отсталый, но воистину безоружный, первым принял бой с фашизмом, отечественным и международным, — то, разумеется, гром фашистского оружия не смог заглушить голос испанской музы. Десятки, сотни Тиртеев отдали свою лиру народу-воину.

Среди них были представители старшего поколения — Луис де Тапия, Антонио Мачадо. (Кстати, родной брат Антонио Мачадо — Мануэль Мачадо остался в лагере фашистов; вот его-то лиру и заглушили разрывы немецких и итальянских бомб.) Среди них были начинающие поэты, как Антонио Апарисио, в начале войны находившийся в возрасте новобранца.

Для многих война и поэзия были просто нераздельны: крупнейший из молодых поэтов Мигель Эрнандес был политкомиссаром; политкомиссаром стал и Педро Гарфиас; Антонио Апарисио начал войну простым бойцом; Мануэль Альтолагирре работал во фронтовой типографии, где была отпечатана на трофейной бумаге «Испания в сердце» Неруды. А сколько поэтов и импровизаторов, с именем и безымянных, но в солдатской форме, читали свои стихи и пели бойцам не только на отдыхе, но и в окопах!

Да и многие из тех, кто молчал в годы войны, не сумев обрести новый непривычный голос, вовсе не поддерживали своим молчанием фашизм: Хуан Рамон Хименес покинул Испанию, чтобы так и не возвратиться к Франко, как его ни уговаривали франкисты, в особенности когда он получил Нобелевскую премию; Унамуно, оставшись у Франко, перед смертью бросил франкистам в лицо свою знаменитую фразу: «Вы можете победить, вы не можете убедить».

Убеждал только Тиртей, только поэзия народа.

На войне и для поэта возникают неожиданности, требующие немедленного отклика. Когда народу пришлось самому создать небывалый дотоле тип военной организации, каким явился Пятый полк, могла ли поэзия пройти мимо этого? Из стихов, посвященных Пятому полку, можно было бы составить отдельную и очень большую книгу. Точно так же, когда необученные бойцы Народной армии впервые встретились с танками, то стальные чудовища показались им неодолимыми; но вот матрос Антонио Колль подорвал фашистский танк гранатой, и ему было посвящено, вероятно, не меньше стихов, чем таким полководцам, как Листер и Модесто. Что же, слово «оперативность» военного происхождения; когда муза захотела, чтобы оружие не заглушало ее голоса, и ей пришлось стать оперативной.

Хороша ли, «высока» ли поэзия времен испанской войны или нет, — во всяком случае, она жила с народом, она носила солдатскую пилотку, а иногда и винтовку; и если голос ее бывал порой недостаточно громок, то ведь и те, от имени кого она говорила, были — не по своей вине — очень плохо вооружены и тем не менее почти целых три года сопротивлялись объединенным силам мировой реакции. Поэзия сражалась рядом с ними с первого до последнего дня.