Два года в Испании. 1937—1939

Нет, на это есть другие причины. Конечно, это была демонстрация единства данных представителей культуры перед лицом общей опасности. Конечно, она сыграла свою моральную роль в борьбе испанского народа. Но за пределами Испании и за пределами тех групп, которые представляли эти люди? Я получал иностранные газеты. Конгресс широко освещался советской печатью и левой прессой всего мира. А французские академики — «бессмертные» — приветствовали Франко. А другие просто молчали — ни нашим, ни вашим. А третьи уже поставили крест на Испании — так же как потом они ставили крест на собственных странах, оккупированных Гитлером. Испания уже многим мешала, им хотелось страусового покоя, она же покалывала их совесть. Трусы рассуждали о том, что испанцы плохо воюют. Лицемеры со слезами добренькой жалости советовали республике сдаться как можно скорее. Гитлер и Муссолини наглели с каждым днем. Чемберлен уже готовился к поездке в Мюнхен и заранее тайно соглашался пожертвовать Чехословакией.

Мне просто казалось, что время речей прошло, что оружию надо противопоставить оружие. А где было его взять?

Почти все выступавшие упоминали два имени. Эти имена стояли на невидимом знамени конгресса. Такие разные, они были объединены смертью. Это Лорка и Залка. Один, убитый только за то, что он был воплощенной песней народа. Он был чужд политике. Часто повторялось: «Фашисты хотели убить не поэта, а поэзию». И это правда.

Незадолго до войны Лорка читал друзьям свою новую пьесу. В ней есть народный заговор (заклятье). Лорку спросили, где он записал его. Он удивился: «Я его сочинил». Точно так же сочинял он песни и музыку к ним, и его так же спрашивали, где он это записал. Спорили: «Это поется там-то и там-то». Это действительно пелось: слова и мелодии Лорки уже проникали в народ, вернее, возвращались к нему. Но при этом он не терпел подделок и никогда не приносил в жертву собственное утонченное восприятие жизни и искусства. Создавая знаменитый «Романс о гражданской гвардии» (испанской жандармерии), которого она ему не простила, он не собирался писать агитационное произведение. Но он воспринимал гражданскую гвардию, как воспринимал ее народ, потому эти стихи и называются «романсом» в испанском смысле слова, то есть народной балладой-песней. Во главе созданного им театра «Ла Баррака» он объездил страну, показывая крестьянам пьесы драматургов-классиков. Он и в этом случае возвращал народу то, что народу принадлежит. Очевидец этих спектаклей Пабло Неруда писал: «Среди потрясающей, фантастической нищеты испанского крестьянина, — я видел, как он живет в пещерах и питается гадами, — проходил магический вихрь поэзии, поднимавший в мечтах старых поэтов зерна пороха и голод по культуре». Надо ли объяснять, почему фашисты его убили? После заседания в Кастельоне ко мне подошел старый крестьянин и сказал: «Ты прав. Фашисты хотят, чтобы у нас не было цветов».

А Залка был сыном другой страны, приехал из третьей, чтобы отдать жизнь за Испанию. Если два этих имени не могли убедить равнодушных, что же еще могли сделать речи?

Из всех слышанных и прочитанных мне запомнилась одна речь, вернее — одно место из нее. Ее произнес Хосе Бергамин, верующий католик, поэт и эссеист, худой, очень черноволосый и черноглазый, с темным, некрасивым, но всегда освещенным напряженной работой ума лицом испанского мученика, удивительно мягкий в обращении и застенчивый. С первого дня мятежа он выбрал свой путь. Его не смутили антирелигиозные, антикатолические вспышки: он хорошо знал пороки и преступления церкви. Он трудился для победы неустанно и безотказно. Недаром фашисты говорили, что он «продался» коммунистам. Сказал он приблизительно следующее:

— Есть два вида одиночества: английский и испанский. Английский — это Робинзон: одиночество без людей, одиночество собственника и завоевателя. Когда появляется Пятница, Робинзон, в сущности, обращает его в рабство. Он помогает Пятнице, поскольку эксплуатирует его. Испанское одиночество — это Дон-Кихот, одиночество среди людей, одиночество безумца и идеи. Санчо для Дон-Кихота не раб, а товарищ. Дон-Кихот страдает и борется не во имя собственного спасения, не ради себя, но во имя других, для других, ради счастья людей. И если он смешон, то безумие всегда смешно. И если он велик, то потому что Добро это и есть величие. В сегодняшнем мире Испания — Дон-Кихот. Но не о помощи взывает дон Алонсо Кихано Добрый, — ведь так звали его люди. Он говорит: люди, будьте добрыми, боритесь за добро. Одинокая Испания стучится в сердца людей. Она предупреждает: берегитесь зла, боритесь с ним, иначе оно придет и к вам.

Из моих встреч с Бергамином родился рассказ «Венский вальс». Его герой вовсе не Бергамин ни по внешности, ни по образу жизни, ни по мыслям. И все же, если бы я не встречался с ним, не слышал его выступлений, в том числе и в Барселонском университете, рассказа не было бы. Он родился как аргумент в споре двух близких, но отнюдь не совпадающих точек зрения, даже — двух мировоззрений.

6

ВЕНСКИЙ ВАЛЬС (Рассказ)