Два года в Испании. 1937—1939

Через двадцать лет, в годовщину смерти Мачадо, представители французской интеллигенции и около пятисот испанских эмигрантов собрались в Кольюре у могилы поэта. Через несколько минут из Испании прибыла большая делегация. После речей и стихов, посвященных покойному, испанские студенты поставили у могилы ларец с землей, присланный заключенными в барселонской тюрьме. Как сообщили французские газеты, «в эту минуту волнение присутствующих достигло апогея и разрешилось слезами».

Сегодня не Лорка, не Хименес, не классики стали подлинными «властителями дум», высокими образцами для испанских поэтов и прозаиков, а Антонио Мачадо. Испанию и ее литературу воплощает и вдохновляет он, и влияние его все растет и растет. Жизнь его всегда принадлежала народу. Теперь его поэзия стала символом единства народа.

5

Как изменилась Барселона за два года войны!

Она по-прежнему красива, даже величественна, но в ней нет ни надменности столиц, ни разнузданности портовых городов. Ее не портят развороченные дома — следы несчастья, а не упадка. Она стала сдержаннее, молчаливее, старше, мудрее. В этой мудрости много печали, а печаль несвойственна нарядной и легкомысленной Барселоне, но печаль человечна и удивительно прозрачна. Сегодня Барселону нельзя не полюбить.

Трамваи ходят от 6 до 9, потом от 12 до 14 и, наконец, от 18 до 20. Сесть в трамвай невозможно, люди лезут и на крышу. Когда выключается ток, трамваи останавливаются и стоят там, где это их застало, по нескольку часов. За полчаса до включения тока народ уже заполняет их и ждет.

Ради экономии тока магазины открыты от 9 до 16, им вовсе не дают электричества. Ставни закрываются и двери запираются еще при ярком солнечном свете.

Рано утром, когда подметают улицы, у киосков уже толпятся люди и на месте торопливо разворачивают свежие газеты. «Вчера наши части…» Тяжелый вздох: чаще всего это сводка отступления. «Кроме Барселоны фашисты вчера бомбили Аликанте, Алькой, Кольменар Вьехо, Таррагону, Манресу, Сан Фелиу де Гихольс…»

По-прежнему ярко красятся женщины. На Пасео де Грасиа мужчины по-прежнему, Словно по обязанности, без надежды на ответ, целуют кончики своих пальцев, когда проходит красивая девушка, и девушка по-прежнему гордо отворачивается. Это чисто платоническое восхищение красотой. По-прежнему ночью раздается хлопанье в ладоши: забывшие дома ключ вызывают ночного сторожа.

Днем, на солнце, у оград госпиталей, на скамейках, даже на заборах сидят раненые. Они пересмеиваются, заговаривают с проходящими девушками, и им девушки ласково отвечают. Раньше в этих районах жили богачи, сегодня роскошные виллы кажутся санаториями.

На другой стороне города, рядом с портом, улички так узки, что обыкновенная легковая машина занимает всю мостовую от тротуара до тротуара. Грязные подозрительные гостиницы, кино, танцульки, лавчонки в одно оконце, проститутки. Днем здесь своеобразный рынок, порождение невзгод войны. За лотками на тротуарах стоят главным образом женщины. Можно приобрести апельсин, кусок сахара, иголку, пуговицу, поношенные туфли, щепотку соли, старую патефонную пластинку. Но от денег торговки упорно отказываются. Они не продают, они обменивают свой товар. Обменивают на что угодно: на продовольствие, на мануфактуру, на гвозди — и тоже в минимальных количествах. Цель этой торговли — путем беспрерывного обмена к вечеру унести домой продукты для обеда.

В больших магазинах почти ничего нет. Но на валюту можно приобрести и ковры, и отрезы, и приемники. Ботинки в одной цене с пачкой американских сигарет. А сигареты оказываются поддельными: их изготовляют в опереточном государстве Андорре. Лучший портной шьет костюмы из английского материала. Шитье продолжается два месяца, он завален заказами. Цена костюма равна месячному окладу министра. Лучший сапожник принимает заказы на изысканную обувь по парижским моделям. Он выполняет заказ через месяц.

А сигарету режут пополам и из каждой половинки свертывают тоненькую изящную самокрутку. На улице подходят к курящему и смущенно шепчут:

— Простите, вы курите, а я не курил два дня…

Или слышишь шепот за спиной:

— Пожалуйста, не бросайте вашего окурка…

Дети канючат в кафе и на улице:

— Сигарету, окурок для отца, он не курил целую неделю…

Иногда это так и есть, иногда дети курят сами, иногда это промысел: табак ссыпается вместе и продается на вес.

Курили всегда много, ели всегда мало. Но порции в столовых сейчас слишком ничтожны и для испанцев. В кафе иногда подают коньяк, похожий на настойку из древесного клея. Иногда бывает кофе, в котором нет ни кофе, ни сахару. За коньяком и кофе сидят часами. И когда выкурена вторая половинка припрятанной сигареты, нюхают чужой дым.

Театры и кино переполнены. Один театрик, где идут малопристойные фарсы, находится рядом с газовым заводом, постоянной мишенью фашистских летчиков. Кругом все разбомблено. Этот театр тоже всегда полон.