Когда повеса, ресторатор и прожигатель жизни Джакомо Доницетти в тринадцать лет впервые покидал родную Венецию, отправляясь в свои странствия, его мать, чернокожая еврейка из Кочина, которая вышла за его отца, итальянского католика, в ашраме Шри Ауробиндо в Пондичерри (оба они были тогда юны и духовно богаты, а церемонию провела самолично Матушка, Мирра Альфасса, в девяносто три года!), вручила ему прощальный подарок, прямоугольник шагреневой кожи, сложенной в конверт и перевязанной алой лентой. «Здесь твой город, – сказала она ему, – никогда не разворачивай: твой дом всегда будет с тобой, внутри, целый и невредимый, где бы ты ни блуждал». И он носил Венецию с собой по всему миру, пока его не настигла весть о смерти матери. В ту ночь он достал сложенный кусок кожи из того места, где тот хранился, и развязал алую ленточку – она распалась у него в руках. Он развернул шагреневую кожу и ничего не увидел внутри, потому что любовь не имеет видимой формы. В тот момент любовь, бесформенная и невидимая, выпорхнула и улетела прочь, и больше он не мог ее обрести. И сама идея дома, ощущение, что он всюду дома, куда бы ни приехал – эта иллюзия тоже испарилась. С тех пор он жил с виду как и прочие мужчины, но не мог ни влюбиться, ни осесть на одном месте, и в конечном счете стал воспринимать свои утраты как преимущества, потому что сумел покорить многих женщин во многих странах.
Он специализировался на замужних и несчастливых в браке. Почти каждая замужняя женщина, попадавшаяся на его пути, была так или иначе несчастлива в браке, хотя большинство и не собиралось разводиться. А Джакомо был твердо намерен вовеки избегать матримониальных сетей. Итак, у них было нечто общее, у синьора Доницетти и
После усердных занятий любовью Доницетти частенько отправлялся с утра в турецкую баню с хорошей репутацией, в
Темные джинны – шептуны. Став невидимыми, они прижимают губы к груди человека и тихо бормочут прямо ему в сердце, чтобы завладеть волей своей жертвы. Иногда они захватывают человека целиком, так, что его личность растворяется, и джинн целиком входит в тело жертвы. Но даже когда одержимость не заходит столь далеко, добрый человек, наслушавшись шепота, оказывается способен на злые дела, а дурной человек – на еще худшие. Светлые джинны тоже шепчут, направляя человечество к благородству и щедрости, смирению, доброте и милости, но их шепот не столь действенен, и это, вероятно, означает, что человечеству легче впасть в темноту, или же возможна другая версия: темные джинны, в особенности малое число Великих Ифритов, наиболее могущественны. Это предмет для философических споров, в наших силах только поведать о том, что произошло, когда джинны после долгого отсутствия возвратились в нижний из Двух миров – в наш мир – и напали на него, вернее, развязали войну
Наши предки научились в те два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей постоянно остерегаться джиннов. В особенности они тревожились о безопасности детей, они оставляли им на ночь свет и запирали окна детских, пусть даже мальчики и девочки жаловались на жару и духоту, – среди джиннов были похитители детей, и никто не знал, что сталось с украденными малышами. Кстати: входя в помещение, лучше ступать с правой ноги, бормоча себе под нос «прошу прощения». И самое главное: не рекомендовалось купаться после наступления темноты, потому что джинны любят влагу и сумрак. Хаммам, где свет приглушен, а влажность высока, был довольно опасным местом. Все это наши предки усвоили постепенно в те годы, но когда Джакомо Доницетти входил в приличные турецкие бани на улице Элизабет, он не ведал этой опасности. Лукавый джинн, видимо, поджидал его там, ибо из хаммама Джакомо вышел другим человеком.