Два интервью

Стиль – это человек. Стиль Ницше – это сам Ницше. Соответственно: понять Ницше можно, находясь (но на свой лад) на уровне той же стилистической планки. В русской словесности я знаю только одного такого человека: это Андрей Белый. Вячеслав Иванов говорил о нем, что в чем-то он даже сильнее Ницше, именно: катастрофичнее. Если знать его кризисы: «Кризис жизни», «Кризис культуры», «Кризис мысли», и особенно «Записки чудака», то можно увидеть, каким может быть совершенное и независимое от Ницше ницшеанство. 

Д.Ф. Да. Когда меня спрашивают, кто из русских авторов лучше всего воспринял и описал Ницше, я всегда называю Андрея Белого. 

К.С. Совершенно точно. Белый выдержал эту ношу адекватнee. Он, как и Ницше, всю жизнь сходил с ума, но спасти себя от окончательной «туринской» катастрофы помогло ему то, что, сойдя с прежнего ума, он вошел в новый неслыханный ум. От Ницше он взял, что цель и назначение человека – стать Богом. Новый ум помог ему понять, что задача эта решается не в переездах между Ниццой и Обер-Энгадином, а в тысячелетиях. Ведь от чего Ницше сошел у ума? Не от того, что вошел в роль Бога, а от того, что оказался в ней неадекватным. 

Д.Ф. Взял на себя больше, чем мог потянуть лично? 

К.С. Естественно. Ницше (совсем как Раскольников, но на немецкий манер) пробовал же себя в других ролях, Цезаря, Наполеона. С какого-то момента его мысль (и жизнь) стоят под знаком слов: если бы Бог существовал, как удержался бы я, чтобы не быть им. Вот откуда сходят, или даже падают, с ума. Ницше тут не первый, кто осознал это до невыносимости. До Ницше был Штирнер, тоже по-своему сошедший с ума, хотя и не столь шумно, как бывший вагнерианец Ницше. Он просто перестал писать, вообще философствовать, занялся коммерцией по продаже молока, пару раз сидел под домашним арестом за долги и умер от укуса мухи. Событие вхождения в роль случилось в октябре 1844 года, знаменательным образом как раз ко дню рождения Ницше. Тогда Штирнер и издал свою книгу «Единственный и его достояние». Есть свидетельства того, что Ницше книга была известна. Первым обратил на это внимание Бернулли в своем исследовании «Ницше и Овербек». Он там приводит данные о том, что Ницше в базельской библиотеке пользовался книгой Штирнера. Ницше читал её, хотя ничего о ней не говорит. 

Д.Ф. Его молчание на этот счет очень странно. 

К.С. О самом близком не говорят. Да и пришлось бы тогда писать новое Несвоевременное размышление: «Штирнер, как воспитатель».  

Д.Ф. Значит, Ницше прочитал Штирнера после Шопенгауэра? 

К.С. Конечно. Шопенгауэра он прочитал еще юнцом, до Базеля. 

Д.Ф. Значит, вирус Штирнера всё же попадает в Ницше. 

К.С. Они родственны, оба по уши повязли в одинаковой судьбе. Просто Ницше, входя в роль Бога, особенно в «Еcce Нomo» или уже в последних туринских письмах, сходит с ума как на сцене. А вот Штирнер, что самое ужасное, делает то же трезво, сухо, без Байрейта и музыки. Музыка – это ведь исконная немецкая погибель. Штирнер посылает к черту музыку, или затыкает себе уши, чтобы она не кружила ему голову: школьный учитель, с сигарой во рту, строгий, чопорный, язвительный. Нужно представить себе Ницше без Диониса.

Книгу Штирнера восприняли на редкость солидарно и однозначно. Его друзья и знакомые, среди них Маркс и Энгельс, отвернулись от него, сочтя его буквально ненормальным. Даже жена Мария Дэнхардт, самый близкий ему человек, ушла от него. Наверное, он показался ей дьяволом. Кстати, когда я впервые открыл книгу, меня потрясло её посвящение (в первом издании): «Meinem LiebchenMarie Dähnhardt», в русском переводе что-то вроде «моей милашке», но не в пошлом, а именно немецко-сентиментальном, бюргерском смысле! Трудно было поверить, что книга, делающая ставку на НИЧТО, начинается с такого посвящения. Это очень по-немецки. Наверное, этого и боятся в немцах, скажем, французы. Так вот, после разрыва со Штирнером, Мария Дэнхардт уехала в Англию, в Лондон, где её однажды навестил Джон Генри Макай, открыватель Штирнера (его биография Штирнера остается непревзойденной и по сей день;к тому же он издал все работы Штирнера) и близкий друг Штейнера по берлинской жизни в конце XIX века–их объединяла общая любовь к Штирнеру. Мария, прожившая более 90 лет, так и не вышла замуж. Наверное, это было не просто: бросить Бога, чтобы выйти замуж за англичанина.  

Д.Ф. Ну, не самого Бога, а человека с высокой заявкой. 

К.С. Именно что самогó. В этом вся соль. Только «сам» Бог – это уже не средневековый Ветхий деньми теизма. В эпоху сознания и естественнонаучного эксперимента Бог – это воскресный день. Или, если хотите, вакансия. Оттого, что Его уже не находят в математизированных небесах, ищут Его в себе. Но чтобы найти Его в себе, нужно Его сперва создать, то есть, создать самих себя по образу Его и подобию. Это и называю я вакансией. Пусть оба претендента на эту вакансию, Штирнер и Ницше, каждый по-своему, сошли с ума, всё же с ними начинается проблема, которая решается не иначе, как когда на вопрос: «Кто?»отвечают только решительным: «Я».