Два интервью

Есть обычный эгоизм, в христианском или моральном смысле слова, который синонимичен шкурничеству. Поскольку эгоизм, как правило, воспринимается именно так, то речь идет о необходимости его преодоления. «Я» должен служить государству, религии, морали, науке, истине, всему, но только не себе. Основание: служа себе, «Я» оказываюсь собственником, а собственность моя ограничена телесными потребностями, у каждого «Я» своими, в результате чего и возникает веселая английская перспектива поголовного мордобоя, которую нейтрализуют тем, что ставят меня на службу всему, что не «Я» сам. Против этого британского плоскоголовия и взбунтовался немец Штирнер. Проблема Штирнера, по сути, в расширении эгоизма. Эгоизм – это сила. Может ли он быть расширен до границ мира? Тогда он был бы мировым, а собственником мира, эгоистом мира был бы Бог. Бог – это «Я», собственность которого мир. Можно ведь иметь собственностью лавку на улице и торговать. Что значит торговать? Быть заинтересованным, лично вовлеченным в дело. Разница между торговкой яйцами и каким-нибудь университетским профессором в том, что первой её дело не безразлично и она не даст себя одурачить, тогда как второму наплевать на свое дело по существу, после того как он устроился при нем сам. Состоит ли свет из частиц или он доходит до нас волнами – представьте себе физика, который стрелялся бы из этого. Стреляются из-за всякого рода «Лотт» (уменьшительное от «Шарлотта»), ну а свет («Я есмь Свет мира») мне до лампочки. А что, если с такой же заинтересованностью, с такой же вовлеченностью занимались бы делами Мира, как занимаются своей торговлей. Тогда расширили бы своё «Я» до границ Мира и личное совпадало бы с мировым.

В философском контексте: Штирнер – философ, осмелившийся показать на себя, говоря о «Я» Фихте. Ведь «Я» - это единственное слово, которое каждый может сказать только о себе. Спрашивается: можно ли сказать себе «Я», показывая при этом не на грудную клетку, а на всё, что вокруг тебя и называется мир? Вот на этой проблеме философия и дала трещину.

Книга Штирнера «Единственный и его достояние» вышла в октябре 1844 года – ко дню рождения Ницше. А сам Штирнер родился в ноябре 1806 года, примерно через две недели после того, как Гегель увидел в окно Наполеона и подумал, что видит Мирового Духа на коне. Подумать только: держать в руках только что дописанную рукопись «Феноменологии духа» и увидеть этот дух не в себе самом, а через форточку, в каком-то корсиканце. Это скандал. Я думаю, рождение Штирнера было если и не вызвано гегелевским помрачением, то в необыкновенной степени ускорено им. Он пришел, чтобы устранить скандал, а скандальным сочли его самого.

Д.Ф.Да, я слушал Вашу лекцию. Это было убедительно. Может Вы назовёте какие-то русские имена, которые по Вашему мнению стоят на самом пике философских проблем?

K.C.Это очень трудно. Какой-то демон иронии побуждает меня сразу же назвать единственное имя, несравненного Густава Густавовича Шпета, который в своем очерке русской философии сформулировал кристально-ясный и печальный ответ на этот Ваш вопрос. Очень трудно быть русским и философом. Всё равно, что быть русским и немцем. Философы ведь, даже древние греки, были все немцами. Готфрид Бенн говорит это, кажется, в шутку, но Готфрид Бенн немец, а немцы не умеют шутить. «Гераклит – первый немец. Платон второй. Оба гегельянцы». Русские не немцы. Оттого такая размытость границ. Русские философы – это, как правило, писатели, поэты, визионеры, бомбометатели, публицисты, апокалиптики, бердяевы. С другой стороны, это компиляторы или трансплантаторы чужестранных философов. Вот и сию минуту всё еще вдохновенно выдыхаются диссертации о западных ничтожествах, которые, узнав об этом, долго не могут прийти в себя от изумления.

Если же ответить на Ваш вопрос без загогулин и в порядке исключения, то первые имена, которые мне приходят в голову, – это Соловьев, Африкан Африканович Шпир, Алексей Федорович Лосев (в его очень драматичной судьбе: насаждать платонизм Платона и Плотина в стране победившего платонизма Маркса и Ленина), Андрей Белый (автор уникальной и всё еще непрочитанной книги о Штейнере и Гёте), ну и конечно же, несравненный Густав Густавович Шпет.

Д.Ф.Как Вы оцениваете общее состояние духовности на Западе и в России?

K.C.Запад переживает духовность как стресс, и, если и терпит её, то в строго предписанных дозировках и, как правило, в гомеопатических разведениях. Скажем, на один чох десятки пустых покашливающих страниц. Россия, в силу её особой симпатии к стрессам, доводит духовность до аллопатии, граничащей с хаосом, к которому примешивается что-то разбойное.