Два конца иглы (О прозе Юрия Дружникова)

Только понадобилось для этого Дружникову символически изъять этот душевный мир - из того. Изъять начисто. Он поставил "сигнальный фонарь": объявил своего героя "нездешним". То есть, немцем в старинном, лингвистическом смысле слова. То есть, он дал своему русскому герою фамилию Немец. Изъял из мнимой реальности. И тогда напиталась эта жизнь духом. Не диссидентским -- другим.

"Виза в позавчера", разумеется, не была опубликована в СССР. Разве что фрагменты. Но если "Ангелы на кончике иглы" были запрещены "за дело", то автобиографический роман Дружникова уперся в чистую невменяемость. Эта вещь могла бы украсить словесность, которая ее отвергла. Это замечательная автобиография души того поколения "детей войны", которых я называю "последними идеалистами". И это -- ответ на вопрос, поставленный в "Ангелах". Вопрос такой: откуда берется ложь, когда кроме лжи нет ничего и каждое слово надо понимать навыворот, аправдой владеют только циники?

В "Ангелах на кончике иглы" ответа нет, потому что ложь тотальна, и иная точка отсчета невозможна. В "Визе в позавчера" тоже нет ответа -логического, но есть жизнеощущение, которое снимает вопрос, переводит его в другое измерение, дает нам иную точку отсчета. Как проницательно заметил в "Новом русском слове" критик Вл. Свирский, "Дружников-художник спорит с Дружниковым-диссидентом". Хороший спор.

О чисто художественном базисе "Ангелов на кончике иглы" мы уже говорили (ангелы висят в пустоте, хотя думают, что сидят на игле, -- это у них род наркотика). Теперь - о художественном базисе "Визы в позавчера" и дружниковских микророманов.

Попробую ввести современного читателя в ситуацию "Уроков молчания" (не знаю, смогу ли; тут слишком личное; я сам пережил это шестьдесят с лишним лет назад: в эвакуации вымороженный класс, учительница в пальто, пар изо рта, страх похоронок. Нам не надо было объяснять, что произошло, если человек вошел и от горя не может сказать ни слова). У учительницы на фронте убили мужа. Немота учеников. (Вот так и мы догадывались, и немели). Но когда ученикам показалось, что овдовевшая учительница завела отношения с завхозом, они устроили ей дебош. (Они? Нет, это тоже мы.) Эту недетскую-детскую жестокость, эту ревность к вдовству, которое должно оставаться "чистым", это дикое, безжалостное блюдение морали четко улавливает Дружников в детских душах.

Теперь я спрашиваю: это что, тоже производное системы? Дети -порождение тоталитарного строя? Или это извечное в них, изначальное, заложенное биологически, перед чем весь "тоталитаризм" с его "газетами" -лишь жалкая попытка загнать стихию в клетку?

А какой-нибудь бандюга, грабящий на плотине малолеток и насилующий девчонок, он что: порождение системы? Или вызов ей? А те солдаты из госпиталя, которые бандита угробили, потому что смерть -- единственное, что могло его вразумить (все тот же дружниковский лейтмотив: понять -- значит перестать жить)? Я спрашиваю: эти калеченные войной праведники, что спасли Нефедова и его невесту от бандита, они кто -- сталинисты или борцы за освобождение личности от ужасов сталинизма?

А "медовый месяц у прабабушки", описанный Дружниковым в одном из микророманов, -- этот бред грузинско-абхазского междоусобия, кровавый хаос, из которого едва выбрались американский гость и сопровождавшая его"уроженка" развалившегося Союза... В каком отношении этот хаос невменяемости находится к той системе лжи, которая была шита белыми нитками (ну, пусть красными) при советской власти? Этот хаос есть следствие системы? Или, может, это то самое, что обнажается после "демонтажа" системы?

Такие вопросы можно задавать только на кончике иглы -- в ее основании они бессмысленны. Другой конец иглы уходит во тьму.

Дружников, профессиональный аналитик мифов, должен как-то справиться с этим. Найти причину. И в "Визе в позавчера" он говорит: все это -- следствие войны, перекорежившей жизнь.

Но что же такое та война? Тупая бессмыслица, -- отвечает Дружников. "На арене дерутся Гитлер и Сталин", миллионы втянуты в этот идиотизм. А что, если "арена", на которой дерутся злодеи (назовем-ка их, наконец, аггелами -злыми духами, дьяволами, как таковых и называли в старину), если "арена" не причина, а следствие? Причина же - не в том ли, что вокруг арены стоят люди, требующие зрелищ, готовые убивать и ищущие идей, с помощью которых они избавятся от ада в душе?

"Несение портретов и знамен" - это уже крайняя степень самоорганизации агрессивной массы в тоталитарную систему. Но когда продрогших путников зовут к общему котлу и обогревают, и кормят, а потом спрашивают, в какой день им удобно подежурить у общего очага, а в какой отправиться за продуктами для общего стола, -- это что, диктат системы? Или естественное самозарождение той самой коммуналки, от которой мученики социализма пытаются бежать -- кто в робинзонаду (притча Дружникова "Робинзон Гошка"), кто в эмиграцию (микророман "Медовый месяц у прабабушки")? Значит, куда ни сбеги, а коммуналка будет, ибо она в природе людей?