Два Кота, Крепость и Кар (СИ)

— Гаэтан?

Ведьмак подскочил от неожиданного хрипа, схватился было за кинжал, да развернулся раньше — тоже замер.

Троллиха отправила в полёт очередной камень из кучи и уставилась на новое лицо.

— Ох. Привет, Йольт.

Гаэтан поднял брови, глянув на меч в руке Марека.

— Это не тебе.

— Ещё бы было мне.

Марек убрал его в ножны и не успел головы поднять, как жал Гаэтану руку. Тот подтащил Яра на себя. В живот одного упёрся гипс предплечья, колено второго стукнула глиняная нога. Зловонная жижа хлюпнула между ними. На последнее Гаэтан среагировать не успел: страшная сила вдруг сжала ведьмаков друг с другом — это троллиха решила присоединиться к приветствиям. Коты выскользнули из её ручищ каждый в свою сторону.

— Знакомься, Кар, — бросил Гаэтан, отшатываясь на негнущейся ноге, стряхивая грязь. — Кар, это Й…

— Марек.

— Ах да. Марек.

Кар уже трясла свободную руку Яра, благо та оказалась не менее осклизлой, чем остальной ведьмак, и освободилась, прежде чем хватка начала перерастать в болезненную.

— О-о. Марик возьмак. Как Гатан. Марик Гатан брат?

— Вроде того.

— Марик есть шурин.

— А?

— Шурин — это брат жены, — вздохнул Гаэтан.

— О. Тода не шурин. А карк есть брат муж?

— Понятия не имею.

— Что?.. — хрипнул Марек.

Гаэтан снова вздохнул и затёр рукой лоб.

— Как бы тебе сказать…

— Гатан жениться Кар!

Увидев сквозь пальцы наипротивнейше расцветающую морду Марека, Гаэтан закрылся второй рукой.

— О-ма-на. Когда свадьба?

— Затра! — троллиха сцепила руки на груди, будто мечтательная девица с гравюры.

— Не завтра, — процедил Гаэтан, — а когда Кар разберёт завал.

— А Кар к затра разберёт!

— Погодите, вы тот самый завал разбираете? В крыле чародеев?

Гаэтан кивнул.

— Какие деятельные молодожёны.

— Слушай, ты, холостяк. Ты откуда вылез вообще? На дворе солнце светит, а ты как из болота.

— Вы, голубки, раздавили мой ужин. Я оленя у топляка отбил в синем подлеске.

— В сизом подлеске? Хорошо, что раздавили, тухлятина явно была.

— Старый тролль я говорить, тухлятина в картлета — хорошо, — возразила Кар.

— Устами тролля… Эх, Гатан, не заслужил ты такую светлую головушку в жёны.

Гаэтан принялся пепелить Яра взглядом.

— Кар идти проверить тухлятина… А то еда в гнездо возьмак нема.

И троллиха утопала за ворота. Гаэтан застонал что-то под нос.

— Брак только завтра, а ты уже устал?

— Твою-то матушку, Йольт…

— Марек.

— Марек. Я весь день от тебя это слушать буду?

— Думаю, всю жизнь.

От затрещины Яр увернулся и парировал оскалом.

— Паршивец. Ладно, пошли, пока она не вернулась.

Гаэтан поднял трость (Марек узнал её — батькина, с ручкой в виде сирены с одной сколотой грудкой) и развернулся ко вторым воротам, ведущим в скалы.

— Я ещё не записался.

— Чего?

— Того. В журнал не записался я.

— Брось, ты что, там записываешься?

— Вообще-то да. А ты, как я понимаю, нет?

— Делать мне нечего. Всё равно нету Школы уже.

— Коты-то есть.

— И что Коты?

— Ты там отупел от любви? Как ещё они узнают, что ты жив?

— Как будто кому-то есть дело.

«Мне есть», — подумал Марек, но не сказал. Вместо этого пожал плечами и развернулся. Направился к внешней стене, оставив Гаэтана одного на маленькой площади.

Яр отковырял неприметный камень и вытащил из дыры ключ. Поднялся на второй этаж башни.

Тонкий луч света еле касался тряпья, гниющего вдоль стен. Накиданное здесь Мелитэле знает сколько десятилетий назад, оно служило некогда лежанками для тех, кому спать было интересней, чем бдеть на стенах. Марек хмыкнул, вспомнив, как один из наставников нарушил его чудный, самый сладкий в жизни сон вон в том углу. Нарушил, схватив за ухо (левое, наверное, давно почившее), и пинком отправил на стену, в холодрыгу, град и снег.

Яр толкнул плечом боковую дверь. Вместо того чтобы распахнуться, она треснула с хрустом. Не открылась, но в пролом теперь пробивалось больше солнца, освещая хоть как-то грубый стол и табурет в центре комнаты.

На столе книга, как и всегда. Она лежала здесь, когда Марек впервые побывал в этой башне, лежала каждый раз, когда он дежурил, когда дежурили любые другие Коты. Она должна была прирасти к столу и не сделала этого только потому, что её часто брали в руки, делая новые записи. Относительно часто. С каждым годом всё реже.

Яр пролистал её, не поднимая, не двигая с места. Будто всё-таки надеялся, что книга в дерево въестся, и желал этому поспособствовать. Или боялся, что она рассыпется.

Журнал полный имён. Длинные и не очень столбики исчерчивают его с первых страниц. Все, кто когда-либо был в Юхерн Бане и на стоянках Котов до него, живут в этих столбиках. На десятки и сотни лет их имена переживают своих хозяев.

Марек открыл первый разворот. На его пергамент страшно было даже дышать: полупрозрачный, он крошился в пальцах. Чернила выцвели и выпали. От первых Котов остались одни линии. Следующим повезло больше. А через пару десятков листов кто-то додумался заменить бумагу и вшил новую.