Два Кота, Крепость и Кар (СИ)

Рассматривать Войцеху было такой же традицией, как обозначаться в журнале. И судя по стоящей напротив галереи скамье, приволочённой аж из столовой, этим ритуалом не брезговали. Смотреть следовало снизу вверх, как всегда, ещё с тех времён, когда зрители помещались под чародейкины юбки втроём. Начинать надо с безвкусных пёстрых сапожек, свёдших с ума не одно поколение мальчишек. Эти монструозно высокие каблуки снились в замке каждому второму, с возрастом — всё чаще.

Как Войцеха только додумалась надевать такие сапоги в крепости, где даже ведьмаки ломали ноги о выступы и ложбины, о гусиную кожу полов, которая с каждым годом рябилась всё сильнее, загадкой, впрочем, не было.

Мальчики, буду падать — ловите.

И ведь ловили.

Два этих клыкастых чудовища игриво выглядывали из тряпок, которые не иначе как были зачарованы. Казавшись непроглядной грудой ткани, юбки Войцехи умудрялись в правильную секунду оголить и эти острые носочки, и эту крепкую шнуровку, и, о Мелитэле, голое колено, а порой даже мягкое бедро, усыпанное веснушками. И всё это каждому по секрету, будто лично, каждому в своё время. На картине видно было только сапоги, но забыть эти бёдра возможности не представлялось даже головой Марека. В конце концов, это были первые женские бёдра всех их, котят, выросших под платьями этой чародейки, вырванных ею из когтей смерти.

Кончать исследование Войцехи следовало не менее безумной высоты причёской, изображающей не то рога, не то гнездо, в котором всегда ютился какой-то мусор, причём буквально. Спицы, которые на ведьмачьей, не на чародейской скорости упирались всем желающим в ценные части тела, свитки заклятий, клубки ниток, угольки, и даже, Марек пару раз видел, она доставала оттуда чёртову флягу.

Руки волшебницы могли выловить из-за едва заметно острого ушка что угодно, когда этого «требовал» грустный, злой, растерянный или испуганный взгляд ребёнка. Пустоте глаз Йольта равных в этом замке не было, поэтому он чуть чаще остальных видел игру пальцев в обрезанных перчатках, обманный перелив треугольных ногтей над очередной выбившейся из тучного хаоса прядкой. Чуть чаще других он получал из этого хаоса крохотные бумажные свёртки, в которых прятались одеревеневшие, давно не съедобные мармеладки.

Кажется, первые раз десять, когда брать что-либо у фокусницы он «отказывался», на него ложились тяжёлые, полные не то презрения, не то ужаса взгляды других детей. А не Гаэтан ли однажды, услышав, что опять немой ребёнок не принял подарка Цехи, треснул его так, что пришлось класть холод и перевязывать… Кто же, если не Гаэтан. Только у этого дурня не хватало мозгов понять, что дружок его так же несчастен, как остальные, и что вырастет однажды и захочет дать сдачи. Впрочем, ребёнок вырос без памяти о том, за что мог бы дать сдачи. Впрочем, Гаэтан быстро это исправил.

Марек пробежался глазами по остальным портретам: почти все они были угольными, некоторые даже поспешными набросками. Есть ли среди них Варьян Людоед? Вряд ли. Зато вот он, оказавшийся чужим среди своих: Эрланд из Лаврика. То-то же карта его в гвинте показалась Мареку знакомой. И что Грифон забыл в кошачьей стае?.. Яр снял его и поменял местами с пустой маленькой рамой на краю экспозиции, передвинув на грифонье место Гезраса. Достал из сумки тубус и вытряхнул оттуда помятый пергамент. Впихнул с горем пополам собственный портрет в неподходящую раму и повесил между Гезрасом и Войцехой. Важная персона его тут же исчезла на фоне детализированных красочных соседей, но Марек выбором места остался доволен.

Он вышел на солнце из-под стрельчатой арки, из открытого коридора, который окольцовывал долину и выводил в неё все внешние комнаты и туннели первого этажа. Когда-то здесь, в чаше скал, располагалась часть тренажёров, конюшни и курятник, но всё это давно было разобрано и растащено, пустырь порос травой и даже хилыми деревцами.

Гаэтан нашёлся на расчищенной и примятой площадке. Он отвлёкся от груды досок, в которых ещё угадывался костяк кровати, и смял со лба пот.

Марек плюхнулся на лежанку, разложенную в заросшей земле.

— Я не видел твоих следов.

Гаэтан отложил пилу и рухнул едва не на Марека — тот занял слишком много его места.

— Я ехал верхом.

Постучал по гипсовому колену.

— Слушай, а ты, кажется, свадьбе не рад. Можно мне такую жену?

— Иди ты. Хотя знаешь что, забирай.

— Ты привёл чужака в школу, Гат. Ты же понимаешь, что её придётся…

— Двух накеров одним болтом. У меня всё равно на неё заказ. Был.

— Он закрыт?

— Да. Скинул солтысу трофейную башку из коллекции, он и не заметил, что суховата и на неё не похожа совсем — заплатил и погнал ссаными тряпками.

— И надо было тебе её сюда тащить?

— А надо было. Ты обвал видел? Я и камня сдвинуть не смог бы, а она за три дня, сказала, управится.

— На кой хрен тебе вообще лезть к чародеям?

— На кой хрен кто-то вообще лезет к чародеям?

— Не хочешь говорить — так и скажи.

Загремели главные ворота. Гаэтан вскочил чрезвычайно бодро для одноногого.

— Подъём.

— Я вообще-то ещё… — начал Яр.

— Плевать, мы идём в… к…

— К Струе Зура. Хочу полночи отмокать.