Два лепестка моли. И сжечь все к чертям (СИ)

Люциус усадил её напротив сына и заклинанием связал её ноги и руки. Эльф улыбалась. Было заметно, что она под империусом.

— Надеюсь, это твоя последняя попытка, — сказал он Драко и вышел из камеры.

Грейнджер помнила это место. Когда их схватили охотники и притащили в мэнор, то после держали именно здесь. Но сейчас это помещение больше похоже на место пыток. Под стулом Малфоя — кровь и чернота. Его трясло. Он весь в поту и синяках. Он вздрогнул, когда дверь темницы со скрипом открылась и появилось тёмное пятно тумана. Силуэт человека, не более.

— Ты не услышишь, так что я процитирую, что мне тогда сказали, — раздалось у неё из-за спины. Он всё ещё её обнимал. Наверное просто для того, чтобы она не отвернулась. — Мне приказали убить эту эльфу без слов и без палочки. Ну как видишь, говорить я тогда не мог…

Сначала у него выгнулась грудная клетка. Грейнджер услышала хруст и до боли прикусила губу, потому что увидела, как его стопа отделялась от щиколотки. Пришедшая в камеру тень просто-напросто её отрезала…

Боже…

Она слышала, как он мычал не размыкая губ, а затем раздался влажный звук, и кожа, пройдя сквозь нитки, лопнула; рот Малфоя распахнулся. С таким звуком умирают от боли. С таким звуком приходит смерть…

Драко хрипел. Распрямив ногу, он посмотрел на свою культю и замотал головой. Он кричал, надрывая глотку. Тень вновь нависла над ним, и на второй ноге тоже появился порез. Господи.

— Нет-нет… Нет! Прошу! — орал он. И в самый последний момент, перед тем, как вторую ногу чуть ли не постигла та же участь, он затих и перевёл взгляд на домовика. — Авада кедавра!

И Грейнджер упала в обморок.

***

Глаза жгло. Гермиона просыпалась тяжело; солнце, проникающее в больничное крыло — острое, холодное, неживое. Здесь тихо. Мадам Помфри, увидев, что девушка очнулась, быстро подбежала к ней и потрогала лоб.

— Лихорадка спала, — выдохнула она.

Грейнджер попыталась привстать на локтях, но её тут же удержали тёплые руки женщины.

— Рано, — подчеркнула она. — Ты спала три дня. Тебя сильно лихорадило, милая.

Три дня.

Вот цена правды, которую она узнала.

Гермиона помнила всё в мельчайших подробностях, и от этого становилось ещё хуже. Лучше такое забыть, как страшный сон. Ей стыдно. Ей до боли стыдно.

Она и представить не могла, через что он прошёл. Мерлин. Это было отвратительно. Теперь ей была ясна причина его хромоты. Сколько же его нога заживала, будучи полностью оторванной? Дьявол…

Со стороны послышались шаги. Первое, что она увидела — Гарри и Полумна, замершие в проёме, заметившие, что она очнулась.

— Гермиона! — Поттер быстро подлетел к ней и сел на стоящую рядом табуретку. — Как ты?

Но тут же встал, уступая место Лавгуд. Та же вежливо отказалась, подчеркнув, что:

— На Гермиону удобнее смотреть сверху, — сказала она загадочным тоном, к которому все за столько лет уже привыкли. — Я рада, что тебе лучше…

Гарри ругал себя, полагая, что подруга простыла под дождём, когда пришла к нему на поле. Гермиона же успокаивала его, объясняя, что это простое переутомление. Без подробностей. Без всех ужасов, что увидела.

Поттер рассказал ей все последние новости. Под руководством Аберфорта ему удалось обучить патронусу восьмерых слизеринцев. Ещё рассказал то, что в школе дико ненавидят Майнд, которая всё так же приглашала к себе учеников. Но кто-то выходил из её кабинета воодушевленным, говоря, что терапия подействовала и стало легче. Большинство же выходили в слезах. Очередь до Гарри ещё не доходила, но он её очень ждал, чтобы высказать всё то, чего жаждала психолог.

Друзья уходили подгоняемые мадам Помфри.

«Вашей подруге нужен отдых», — стандартная фраза женщины, после которой в больничном крыле никого не оставалось.

Гермиона осталась наедине со своими липкими мыслями. В голове громкий марш: кошмар, кошмар, кошмар. Она замотала головой в поисках признаков его присутствия здесь. На тумбе лежали сладости и цветы, явно не его стиль. Стиль Малфоя — загноить душу и уйти, оставив болезни делать своё — добивать. Так он и сделал. «Высказался», оставив Грейнджер размышлять над всем самостоятельно.

Картинки в глазах настолько живые, свежие, что смазывались слезами, которые вновь и вновь проступали, смешивались с болью и скатывались вниз. Этот крик Малфоя, гнущий кости, разбавлялся безумием, о котором она даже не подозревала. Господи, что же с ним происходило во время войны…

Все голоса пожирателей смерти смешивались в голове в нечто однородное, которое воняло как мокрая псина. Гнило и просачивалось в поры, как трупный запах. Ей хотелось в душ. Отмыться жёсткой мочалкой. Стереть с себя все крики Драко, которые она впитывала пока смотрела воспоминания.

Грейнджер проебалась.

Сильно и вязко.

Она и представить не могла, что творилось на «той» стороне. Правда оказалась ужасной. Гермиона повернулась на бок, стараясь скрыть подступающую истерику от мадам Помфри. В груди болело — наверное, это сердце, которое перестало биться ещё тогда, когда Драко произнёс последние слова. Боже.

Ей стыдно.

Как попросить прощения у него? Скорее всего, она даже в глаза его заглянуть не сможет.

Стыдно…