Два лета

Сейчас я иду в ванную, чтобы принять душ, и надеюсь, что мне и дальше удастся избегать Элоиз. Сегодня я встречаюсь с Жаком в Café des Roses: он пообещал, что сам приготовит для меня обед. Я заказала bouillabaisse и именинный торт.

Я не соблюдаю больше мои утренние ритуалы: последние несколько дней не забегала в булочную, не проводила время в папиной студии и не забиралась, подобно крабу, в свою комнату читать путеводитель. Напротив, я исследовала окрестности — ездила в те места, о которых читала.

Жак выпросил у родителей выходной, и в субботу мы на мопеде поехали в Авиньон. Сходили в Папский дворец, и я увидела знаменитый каменный мост недалеко от Авиньона, тот самый, из детской песенки[49], которую мне папа пел в детстве: Sur le pont d'Avignon on y danse. Я исполнила ее для Жака, чуть смущаясь, а он засмеялся и сказал, что я très adorable[50]. И поцеловал меня. Мое легкое смущение того стоило.

Недалеко от Сен-Реми-де-Прованс мы расположились посреди подсолнухового поля и устроили пикник — ели хлеб, сыр и фрукты. Потом поехали в Арль, залитый солнцем город, где жил и работал Ван Гог. Там мы пили кофе — я брала горячий шоколад — в милом желтом кафе, названном в честь художника, и Жак добродушно закатывал глаза, потому что «там все для туристов», а мне было все равно. Я была слишком занята — фотографировала.

В воскресенье мы поехали на поезде в Канны, город на Ривьере. Шикарные отели, элегантные люди и пляжи с белоснежным песком и такой голубой водой, какой я никогда не видела. Я даже не очень стеснялась при Жаке раздеться до купальника. А он, загорелый, выглядел, конечно же, привлекательно в плавках, темно-синих, под цвет глаз. Заметив, что я на него смотрю, он многозначительно улыбнулся, и мы наперегонки побежали в воду. Я обогнала его и, чувствуя себя абсолютно свободной, нырнула в теплое Средиземное море.

После пляжа мы ели на набережной свежую рыбу и салат, а потом поехали назад, в Ле-дю-Шеман. Все в песке и немного обгоревшие на солнце, мы чувствовали приятную усталость. Жак сказал, что на следующие выходные мы можем выбрать другой маршрут и на поезде отправиться в Париж.

«Я могла бы здесь жить», — думаю я. В конце концов, я привыкла к скользкой насадке для душа — вот, держу ее сейчас. И мой французский стал лучше: вчера я узнала, что «joyeux anniversaire» значит «с днем рождения» (Жак прошептал это мне, когда мы целовались у фонтана с купидонами). Может, я и поздний цветок, но сейчас я цвету, не то что в Хадсонвилле, где я уже начала вянуть.

Конечно, я не стала бы уезжать из Хадсонвилла навсегда, я устроила бы все, как те знаменитости, которые «распределяют свое время» между двумя городами. Родители могли бы оформить совместную опеку, а то сейчас все свалилось только на маму. При воспоминании о ней у меня все сжимается внутри. Я выхожу из душа и заворачиваюсь в тонкое полотенце. Сегодня истекает срок, который я сама наметила. Папа из Берлина еще не вернулся. Так что придется сделать это. Придется все рассказать маме.

Вчера она позвонила сюда на домашний телефон — впервые после звонка в день моего приезда, — и я подняла трубку, так как ждала звонка от Жака. Мама была очень взволнована, она завалила меня вопросами про отца, и мне было ужасно неприятно выдумывать ответы. Я спросила, что нового у нее, и она ответила странно — нервно засмеялась и туманно сказала: «Поговорим, когда вернешься». Я не стала рассказывать про Жака, этот разговор стал бы очередным минным полем. По крайней мере, я не слишком сильно врала, сказав, что не могу больше говорить, так как жду звонка от… друга.

Я заливаюсь румянцем и возвращаюсь в свои средневековые покои. Надеваю небесно-голубой сарафан, в котором я впервые увидела свой портрет и поцеловалась. Счастливый сарафан. Бросаю взгляд на плетеные браслеты Руби — они по-прежнему лежат на туалетном столике — и снова оставляю запястье пустым. Завязываю уже ставшие удобными босоножки и спускаюсь вниз.

Аппетитно пахнет жареной курицей. Я слышу, как в кухне шумит Вивьен. Интересно, с чего вдруг она взялась готовить? Они с Элоиз почти не едят дома. Накануне вечером, поднявшись по лестнице, я видела, как у Вивьен погас свет. Неужели она ждала моего возвращения? Конечно, Вивьен чувствует ответственность за меня, ведь папа «пропал без вести».

В гостиной я подхожу к компьютеру проверить время. Я уже выучила, что в Европе часы считают по-другому. Полдень не делит день пополам, как у нас. Здесь час дня — это тринадцать часов, два — четырнадцать, и так далее, до полуночи, когда все начинается по новой. Запутанно и при этом совершенно понятно, как и сама суть времени, мне кажется. В правом верхнем углу экрана виднеются цифры, сейчас 13:05 — час и пять минут пополудни. Так что мне уже официально исполнилось шестнадцать. По крайней мере, во Франции. В Хадсонвилле, где на шесть часов меньше, мне пока пятнадцать. Какое забавное наблюдение!