Два лета

Я стараюсь поудобнее устроиться в кресле, скрещиваю ноги, расстегиваю молнию на худи, а стюардессы уже начинают инструктаж по безопасности. Тут из кармана худи доносится жалобный писк, который означает, что телефон умер. Я достаю мобильник и смотрю на пустой экран, меня мучает любопытство. Кто звонил? Даже если этот таинственный человек оставил сообщение, я не смогу его прослушать до тех пор, пока не вернусь в Америку в августе.

Самолет начинает выруливать, сначала медленно, затем все набирая скорость. Я вытягиваю шею: в окно видна взлетная полоса. Похоже, гроза кончилась; стоит тихая ночь, в лужах отражается лунный свет. Странно, что эта перемена произошла так быстро.

— Бортпроводникам и экипажу приготовиться к взлету! — объявляет капитан.

Я откидываюсь в кресле. Сидящий рядом грузный мужчина задевает мой локоть, девочка-француженка всхлипывает — это лишь предвестники того, что будет дальше. Но мне все равно. Самолет уже взлетает. Я оставляю позади все — скучный север штата Нью-Йорк, мамины странности в последнее время. Мои бессмысленные страдания по Хью Тайсону. Сожаление, которое испытываю, когда вижу легкий флирт Руби с мальчиками. Главное сейчас — желание узнать поближе папу.

Двигатели ревут. Кажется, самолет движется быстрее самого времени. Когда мы отрываемся от земли, во мне вспыхивает надежда. Я вспоминаю, что сказала Руби в машине, и моя улыбка неожиданно светится уверенностью. Это судьба, и мое лето будет лучшим.

Вторник, 4 июля, 11:32 утра

ХУЖЕ НЕ ПРИДУМАЕШЬ. Я стою в зале выдачи багажа в аэропорту Марсель Прованс, держу чемодан, в плечо врезается сумка. После длинного бессонного перелета во рту сухо, шея затекла, и с каждой секундой настроение все хуже и хуже. Папы нет.

В последнем письме он обещал встретить в аэропорту. Поэтому, сойдя с самолета, я начала высматривать в толпе высокого мужчину с пепельными волосами. Он даже мог бы — в виде шутки — держать табличку со словами «Bonjour[3], Саммер!», а я бы обняла его и засмеялась. Но никакой таблички не видно, да и самого папы тоже.

Люди вокруг меня радостно вскрикивают и спешат обнять любимых. Я безучастно наблюдаю, как француженка-мама с дочкой торопятся к мужчине, и он счастливо привлекает их к себе. Я отворачиваюсь и крепче сжимаю пальцами ручку чемодана. Меня одолевают досада и страх. Папа забыл, когда прибывает мой рейс? Папа вообще забыл про меня? Не думай о маминых словах. Не думай о маминых словах.

Толпа постепенно редеет. Время идет. В порыве отчаяния я лезу в сумку и отпихиваю подальше бесполезный мобильник. Хватаю распечатку папиного письма с его адресом и телефоном. Позвонить? А телефоны-автоматы здесь есть? Как они вообще работают? Я устала оттого, что так много сделала сама, оттого что была такой решительной и смелой в аэропорту дома. Я прокачала опыт по максимуму в этой игре, и у меня больше нет запасных жизней.

«Руби», — мысленно взываю я, борясь с подступающими слезами. Вспоминаю, как во время зимних каникул мы с ней сели в поезд до Нью-Йорк-Сити, это два часа езды на юг от Хадсонвилла. Выйдя из здания вокзала в круговерть движения и шума машин, спешащих людей, я захотела свернуться клубочком и спрятаться. Но Руби махнула рукой в перчатке, и к нам, будто по волшебству, подкатило желтое такси.

Я нервно втягиваю воздух. Пожалуй, во мне осталась еще способность действовать. Я медленно иду к выходу и тащу за собой чемодан, а вместе с ним и свои сомнения. Нет вообще никакой уверенности в том, что я поступаю правильно. Окунувшись в прохладу ясного утра, я смотрю по сторонам, по-прежнему ищу отца. Тротуар здесь неуловимо напоминает тот, что остался дома, те же такси, тележки для багажа и беспокойные путешественники. Я делаю робкий взмах рукой навстречу движению, часть меня все еще надеется, что вот сейчас откуда ни возьмись появится папа и меня ждет спасение. Вместо этого рядом со мной, скрипя тормозами, останавливается помятое серебристое такси. Я что, сама поймала такси?

Водитель с седыми волосами и зажатой во рту сигаретой помогает мне загрузить чемодан в багажник. Все еще не веря в происходящее, я устраиваюсь на заднем сиденье, и мы трогаемся в путь.

— Alors[4], — одной рукой водитель прикуривает, другая на руле, — куда вы едете, mademoiselle?[5]

Он узнал во мне американку, это вызывает у меня и удивление, и чувство облегчения одновременно.

— Э-э-э, — я разворачиваю распечатку письма, — тринадцать, Рю-ду-Пэйн, — читаю громко. Внутри меня все сжимается. Вот вам и дурное предзнаменование. Улица боли?[6]

Водитель усмехается и резко виляет, объезжая парня на мопеде.

— Это произносится как «пэн», — он говорит по-английски с сильным акцентом. — «Пэн» по-французски значит «хлеб».

— А, — бормочу я в смущении. Конечно. Как кафе Au Bon Pain.

— А город-то какой? — спрашивает водитель, вылетая на шоссе. — У нас в Провансе много городов: Авиньон, Экс-ан-Прованс, Кассис…

— Понятно. Э… Город называется… Лес-Доукс-Кэминс, — я снова читаю вслух, не сомневаясь, что исковеркала произношение. Опять.