Два мира

ШУЛЬГИНА А. Г. Вся книга чересчур даже проборчивая. Видно, что тот, кто сочинил ее, недурной человек, сердешный. Должно, подумал же он, о чем и как написать!.. Живого человека закопали в могилу! Я во сне это видела. Испужалась!!! За работой чуточку забудешь про читанное, а как только ляжешь спать ночью, — сейчас же все и полезет на ум. И тебя обдирает, обдирает… Вот как страж-дали люди! Больше всех у меня в башке Дарья засела… Сильно разворошили меня эти рассказы. Тинька у меня плачет (ребенок 4 лет. — ред.), не пускает в школу, а мне — вот как надо слушать! Заберу его с собой, и сижу здесь. Заснет Тинька, я его оттащу скорей домой, и опять сюда бегом. Ой, думаю, пропущу много! Я седни баню топила. Рано встала, ухлесталась, уморилась. Боялась, что не поддержуся. Нет, высидела бодро да самого краю. И в сон не тянуло. Забыла про свою умору.

ЗУБКОВА А. З. Меня все удивленье берет: какие это такие люди, что все могут приметить, разузнать и рассказать?! Этот вот писатель писал так, будто он все видел, тут был. Взаправду, чо ли, он увезде шнырял?.. Изба деревенская. Люлька висит, в ней ребенок. Женщина качает люльку и унимает ребенка: «а-а-а-а». Байкает его, а у самой слезы, горе… и тут же лежит мертвая старуха…

Настоящее, правдивое все. И пилит грудь-душу байканье, мертвая старушка и слезы женщины. А тут еще война!

Говорят, Мотовилов бога признавал. Какой там ему бог! Рукой он его признавал, а сердцем — нет. Молился, а глядел, кого бы застрелить. Ишь, кресты-то да чаши к себе в чемоданчик склал… Какой у него бог, коли сошелся с Воронцовой любоваться при больных людях, в алтаре… Сходливое, должно быть, сердце у писателя, потому что слышно: припадает его душа к людям…

ШУЛЬГИНА А. Г. Было у нас восстание, но меня это не касалось. Людей где-то били, казнили. Моему сердцу было ни холодно, ни жарко. Послушала эту книгу, и буду понимать и жалеть страдающих людей. Ясно теперь мне стало, что много нашего брата — мужчин, женщин и детей — полегло в бою с Колчаком, за свободу. Буду теперь знать, что свободу эту надо понимать и беречь.

БОЧАРОВА А. П. Прикачнула нам его книга думок без счету, без краю.

ЗУБКОВА В. Ф. От речей писателя в озноб кидает. Тут часто страшно. И не только страшное описание, но и художественное.

…Пилят партизаны тайгу… И «шаль тайги». Сразу тебе все маячит… Я считаю, что «Два мира» будут слушать люди всякого возраста. И всем она будет интересна. Хоть ты кто будь.

КОРЛЯКОВ И. Ф. Это не простая книга, а история колчаковской тирании. Разделить ее по частям и напечатать по всем книжкам, которые идут школьникам. Наши дети и комсомольцы не видели тяжести борьбы за свободу. Они плохо эту борьбу представляют. Так пусть же из «Двух миров» узнают про нее. Пусть, чтобы не считали они труды отцов, их борьбу чепухой… О книге много-много можно сказать, но всего не скажешь. Одно скажу: для наших потомков она самая нужная, самая первая книга. Всем слоям деревни, а особенно отсталым, ее нужно предложить читать в обязательном порядке. А то у нас еще много таких типов, которые ничего, кроме своей разверстки, не ценят. Они не знают, что некоторые люди отдали за революцию побольше разверстки…

Рассказано все очень живо. Фразы, кого бы писатель ни обрисовывал, точные. А уж офицеров он до точки знает. Весь тон ихних слов! Верно! Сейчас у меня такое состояние на организме, будто я сам был партизаном и только что вернулся с битвы. Все нервы перекручены… На читке книги я каждый момент, каждой мыслью автора дорожил. Писатель ненужные мелочи нам не давал, а самые сильные случаи описал. Судьба всех героев интересует. О них думается. Барановский, мне кажется, не закончен… Неизвестно, что с ним было, когда он попал к красным? Как они отнеслись к нему и к Фоме?

Конечно, я не могу сказать, что лучше этого писателя нет, что нет книги художественнее этой. Есть.

В «Двух мирах» есть шершавости. Не все под лак подведено, но… все чересчур сильно изображено!!! Какая-то везде грузность И грубость… Мягко нюнить нельзя было тогда. Была жестокая борьба, люди были грубые, безжалостные. Так писатель это и выразил… Сам же писатель не был тогда груб и не был мягок. А сила! Хорошо бы на сцене поставить некоторые картины из книги. По-моему, у нас можно сыграть сцену — в церкви и пир у Барановского…

Мне думается, не надо к этой книге ничего добавлять. Пусть она идет в деревню так, как есть… Про смех говорят… Он, правда, есть, но кто тут вздумает смеяться? Невесело от этого смеху!