Два одиночества

Они сидели на лавочке в курилке, оборудованной между палаток. Командир второй роты капитан Витька Малыгин гордо показывал только что полученную из дома телеграмму.

— Во, мужики, сын у меня родился! Сын! Понимаете?

— Блин! Дай посмотрю! Точно сын! Поздравляю! И что? Домой не отпускают, что ли?

— Да вот, сейчас, одну колонну отработаем, и домой. Из-за меня же её не отменят.

— Сашка, твой зам, мог бы сходить.

— Да нет, я сам пойду. Да и ничего серьёзного. Так, прогулка.

Вокруг суетились солдаты, раздавались команды сержантов и командиров взводов. Что-то во всём этом было смутно знакомое. Всё это с Максом уже когда-то происходило. Но когда? Тревожное чувство не отпускало. Рядом, за полотнищем палатки раздался стук молотка. Видно кто-то из солдат ремонтировал настил. Стук не прекращался и очень мешал сосредоточиться.

— Послезавтра вернёмся, и сразу попутным бортом на большую землю. Полгода здесь воюю, соскучился по мирной жизни.

— Да, сейчас бы в ресторан закатиться и оторваться по полной.

— Не говори. А я так и сделаю. Сына буду в ресторане обмывать. И за тебя выпью.

— Не загадывай. Ты, давай там, поосторожнее.

— Да делов-то — колонну сопроводить!

Замкомроты Сашка Виноградов подошёл к ним и выжидательно уставился на Малыгина.

— Что, построились? Готовы? По машинам. — И повернулся к Максу — Ну, пока. Пошёл я.

Он закинул автомат за спину и быстрой походкой пошёл к своей роте. Потом вдруг обернулся и помахал рукой. За спиной кто-то крикнул: «Вторая уходит! Вторая!». И Макс вспомнил. Вспомнил! Точно так же тогда они беседовали с Витькой Малыгиным перед их выходом. Точно так же он хвастался полученной телеграммой. И точно так же обернулся на прощанье. А потом был бой. Рассказывали, как Витёк прыгнул в кузов КАМаза, сел за спаренную зенитную установку ЗУ — 32М, ЗеУшку, как называли её солдаты, и стал прикрывать своих бойцов огнём из неё. КАМаз подорвали из гранатомёта. Машина заполыхала. ЗеУшку выбросило из кузова вместе с Виктором. Малыгин с кем-то из солдат поставил её на опоры и опять сел за гашетку. Выстрелом из гранатомёта установку опять подбросило, а Витьку швырнуло в придорожные кусты. Тяжелораненый, он снова занял позицию и опять припал к прицелу. Его так и нашли после боя, уже мёртвого, вцепившегося в поворотные рукоятки ЗеУшки. Мало, кто тогда выжил.

Макс вскочил на ноги и хотел побежать, остановить, предупредить, но ноги, словно налитые свинцом, отказывались слушаться. И тогда он закричал: «Витька! Стой! Витька!» Но Витёк не слышал, и рота на боевых машинах уходила в завесу то ли тумана, то ли пыли. Макс продолжал кричать, а кто-то за спиной всё повторял: «Вторая уходит», и за полотнищем палатки какой-то солдат всё забивал и забивал гвозди. Максим рывком сел в постели и вытер пот с лица. В голове был туман. В дверь кто-то настойчиво тарабанил. Он встал и, чертыхаясь, побрёл к двери. У порога стоял Михалыч.

— Ты что, спал, что-ли?

— А, привет. Да, спал.

— В такое время? Ну-ка, дай-ка, посмотрю на тебя. Э-э, брат, не нравишься ты мне.

— Я и сам себе не нравлюсь.

— Что случилось?

— Ничего.

— Ты мне, только, не рассказывай. На тебе лица нет.

— Не хочу пока ни о чём говорить. Ты прости меня.

— Ничего. Переболеешь, сам расскажешь. Мы же, вроде как, друзья?

— Да. А ты чего зашёл-то?

— Вижу, машина твоя стоит. Ну, думаю, ты приехал. Решил зайти, поздороваться. Да ты, брат, вчера хорошо попил.

— Да. Кстати, твоего натурпродукта. Сегодня с утра чуть не умер.

Михалыч налил в рюмку. Макс выпил и ещё потянулся за бутылкой.

— Э нет. С тебя хватит. Ложись и спи. Завтра должен быть как огурчик. А, чтобы соблазна не было, бутылку я забираю. И учти. Мне из окна всё видно. Только соберись куда-нибудь, назад палкой загоню. Всё, спи.