Два Пакистана

Что касается поэзии баулов, то у меня создалось впечатление, что она в наши дни существует лишь благодаря старым сюжетам, образам и оборотам, которые нынешние сказители видоизменяют, не вникая в их смысл. Эту же мысль высказывали мои друзья, которым также случалось доверительно беседовать с баулами. Об этом свидетельствует и сравнение стихов современных баулов с творчеством прославленных баульских поэтов прошлого, например, Канаи или Лалана Факира.

И если связь баулов с индуизмом довольно условна, то не менее слабыми являются узы, соединяющие их мусульманских коллег — муршидов и марфатов — с исламом. Различие между ними заключается в том, что в песнях муршидов и марфатов встречается больше образов, связанных с исламом, но основные символы у обеих групп одинаковы.

Стихи баулов встречаются и там, где этого трудна было ожидать, — в матросских песнях бхатиджали, которые звучат на гигантских восточнобенгальских реках. С точки зрения музыкальной это были одни из самых лучших народных песен, какие я слышал за все время пребывания в Индии и Пакистане. Я много раз слышал эти песни — и на Падме и на Брахмапутре, на Бури Ганге и Мегхне, и все же каждый раз я слушал их с большим волнением. Их поют, запрокинув голову назад, с закрытыми глазами, широко открывая рот. Матросы с других судов иногда напевно отвечают запевалам, и создается импровизированный хор, который разносится по всей реке.

Однако содержание матросских песен не исчерпывается лишь баульскими сюжетами. Очень часто в них звучат любовные мотивы с великолепными поэтическими образами и метафорами, столь характерными для всей бенгальской народной поэзии. В них поется о свидании влюбленных у речного гхата, о красоте девушки, которая' выделяется среди своих подруг, как месяц среди звезд, о ее волосах, о ее глазах, напоминающих цветы апараджиты, о маленьких ножках, похожих на цветы лотоса. Они говорят об одиночестве, пламенной любви и горьких: минутах расставания, когда влюбленные похожи на водоросли, уносимые течением реки, о том, что родители: преследуют влюбленных и что у них в груди вместо сердца камень, а вся деревня напоминает ядовитую змею, неустанно поджидающую свою жертву где-то в зарослях.

Эти прекрасные лирические стихи являют собой полную противоположность домостроевским устоям деревенской жизни, запрещающим молодым людям встречаться? где бы то ни было, кроме дома. Они являются, видимо^ реминисценциями старины, когда были более свободные-нравы. А может быть, это естественное стремление молодости, и чувству любви удается преодолеть препоны предрассудков и ограничений? Возможно, что это не только литературные сюжеты, но правдивые рассказы старых баллад о девушках, украденных любимыми у речных гхатов, о встречах юноши и девушки, о первой любви, зародившейся в тот момент, когда девушка набирает в реке воду и ее взгляд встречается со взглядом молодого матроса, проплывающего мимо на лодке, о дудочке пастуха, которая темной ночью, когда весь дом? спит, зовет любимую в бамбуковую рощу на берегу пруда. Трудно поверить, что эти реалистические образы народной поэзии могли бы существовать, питаясь старыми’ источниками или простой фантазией. Также трудно поверить, чтобы горячие чувства молодежи можно было полностью подавить общественными и религиозными условностями, как этого стремятся добиться ислам и индуизм.

И я верю, что сегодня, так же как и в давние времена, у речного гхата может прозвучать диалог, встречающийся и в старых балладах, и в нынешних матросских: песнях:

«Какой же у тебя отец, какая у тебя мать,
Если они могут тебя одну отпустить с кувшином к реке?»
«Какая у тебя мать, какой у тебя отец,
Тебе столько лет, а до сих пор не сыграли свадьбу?»
«У меня хорошие мама и папа, и сердце у них доброе,
Если ты согласна стать моей невестой, они наверняка
женят меня».
«Постыдись, парень, ведь эти слова не к лицу тебе,
Привяжи себе на шею кувшин и утопись в реке».
«Но где мне взять крепкую веревку, где взять кувшин?
Я утону, но рекою стань ты, моя милая».

ЧИТТАГОНГ

«Около тысячи человек погибло во время тайфуна» который пронесся в среду над частью побережья Восточного Пакистана. В других сообщениях говорится о — нескольких тысяч жертв». «…11 942 погибших. Окончательные данные о жертвах тайфуна в Восточном Пакистане». (Из газет).

Как раз в то время, когда я собирался описать свои впечатления о поездке на юг Восточного Пакистана, эти короткие, быть может, слишком короткие, если принять во внимание размеры катастрофы, сообщения печати напомнили мне о событиях, происшедших осенью 1960 г.