Два Парижа

В Париж я вернулся пешком. Мне было всё равно, я не боялся идти через темные недра леса, где ночью разнуздываются силы, издавна обитавшие в рощах друидов… Единственное, чего я боялся, это видеть человеческие лица…

Мое собственное, когда я взглянул на него на утро, показалось мне неузнаваемым в рамке полуседых волос… С этого дня мне все дают на десять лет больше моего настоящего возраста… но не всё ли равно? Я бы хотел, чтобы, это было верно. Страшно подумать, что я могу прожить еще 15–20 лет и даже больше… И еще, если бы я верил, что смерть приносит забвение! Но для меня смерть – это суд… А был ли я вправе сделать то, что сделал?

Обугленный труп в подвале разрушенного дома был найден лишь несколько месяцев позже, и о нем писали все газеты; но никто не смог установить, личность загадочного мертвеца…

Новеллы и рассказы

Ночь на Монмартре

Разверзлась бездна, звезд полна…

М. В. Ломоносов

– Можете бросать карты, – сказала Римма, – больше ни одной взятки у вас не будет. У нас три лишних!

Задорная улыбка придавала пикантную прелесть ее круглому румяному личику. Я взглянул на мою партнершу с чувством веселой нежности, которую у меня обязательно вызывали вид этой миниатюрной плотной фигурки с тугим узлом гладко зачесанных назад черных волос или хотя бы мысль о ней.

Римма была оригинальная девушка. Мир делился для нее на людей, которые играют в бридж, и на тех, которые не играют, причем вторую категорию она не удостаивала ни малейшим вниманием. Впрочем, сама она, как она не упускала случая с гордостью сказать, – и, сколько я мог проверить, с полным основанием, – играла во все без исключения карточные игры, а в области бриджа имела десятилетний стаж, начав играть с десяти лет.

Если для меня она сделала изъятие из правила, это объясняется тем, что у Риммы, кроме карт, составляющих ее главный интерес в жизни, были решительные и твердые политические убеждения, и ее пламенные монархические взгляды побудили ее на каком-то собрании подойти ко мне и похвалить мою речь. Так началось наше знакомство, и через некоторое время я попал в мирок, где Римма царила среди трех пожилых тетушек, таких же страстных картежниц, как она. Надо указать, что я постарался оправдать ее доверие и изучить тайны бриджа.

Как будто я оказался способным учеником; но, конечно, для меня не могло быть и речи о том, чтобы всерьез тягаться с Риммой, которая была, без преувеличения, одним из лучших игроков в Париже.

Мне всегда вспоминалась «Пиковая Дама», не столько опера, сколько полная жути и недоговоренности пушкинская новелла, когда я под шелест сдающихся карт глядел на цветущую красоту Риммы, особенно выделявшуюся на фоне поблекших лиц трех старух, поглощенных игрою словно священнодействием.

Еженедельный бридж стал для меня с некоторых пор необходимостью. Я приходил каждое воскресенье вечером, и игра длилась до утра, до первого метро, которым я, впрочем, не пользовался. У меня выработалась привычка добираться домой пешком; расстояние было огромное, через весь город, но я с детства любил много ходить, и Париж, где из-за спешки садишься, обычно, в метро даже чтобы проехать двести шагов, не давал моим ногам достаточно упражнения.

Да и уж очень приятно бывало идти по еще спящей столице мира на ранней заре, вдыхая бодрящий холодный воздух, после долгих часов в душной комнате.

Мой путь лежал через Сакре-Кер, и я никогда не упускал случай вскарабкаться на самую вершину по одной из узеньких улиц-лестниц, которые ведут к сердцу этой жемчужины Парижа. Особое наслаждение я испытывал в сырые пасмурные дни, когда густые волны тумана покрывают подножья монастыря сплошною мглой и загадочно скрадывают контуры зданий. Подымаясь вверх, без конца вверх, по крутым ступеням, испытываешь странное мистическое чувство, будто восходишь прямо в рай, оставляя под ногами, далеко в бездне, всё земное. В такие минуты я понимал, почему туманы Ирландии и Уэльса сконцентрировали в себе всю поэзию Средневековья, и отчего именно там родились легенды, до сих пор составляющие неистощимую сокровищницу литературы и искусства.

На одной из этих лестниц со мной случилось странное происшествие.

Я достиг ее середины, когда вдруг сбоку, из одного из домов, неясно высившихся над моею головою, прилепившись к каменному склону горы, по узенькому мостику, соединявшему его с улицей, мне навстречу бросилась женщина, сперва представившаяся мне лишь смутной тенью.

Когда она оказалась возле меня, под горевшим на площадке фонарем, бледно-желтый свет вырвал из хаоса ее белое, как бумага лицо, с огромными темными глазами и развевающимися черными, как вороново крыло, волосами. Ей могло быть лет тридцать, и ее без натяжки можно было бы назвать красавицей; только это не был тот сорт красоты, который что-нибудь говорит моему сердцу.

– Au secours![89] – крикнула она, словно в безумном страхе, и, видимо, теряя представление, где она находится и с кем имеет дело, прибавила срывающимся голосом по-русски, – помогите!