Два Парижа

Главная особенность прений, какую нельзя было не заметить, было та, что солидаристам был задан ряд вопросов, на которые они даже не пытались отвечать. Их спрашивали: почему они уверены, что русский народ желает диктатуры и власти единой партии, а не царя и свободы партий? Что такое по пониманию солидаристов ведущий слой и приусадебные участки? Совместим ли их строй со свободой личности и возможен ли он без террора? И многое другое.

Почему господа из НТС ни на один из этих пунктов не ответили? Это просто. Дело в том, что их доктрина такова, что публике нельзя ее целиком показать. Она оттолкнула бы всех честных людей. Надо скрывать ее жестокий и циничный характер. И потому перед массами отделываются общими, двусмысленными словами. Однако, отделаться не всегда можно.

Насколько сильнее мы, монархисты! Нам нечего скрывать. Мы обо всем перед любой аудиторией можем говорить прямо. Даже наши споры, принципиальные и тактические, мы обсуждаем в печати и на трибуне, не боясь возражений. И я никогда не видел, чтобы монархическое собрание кончалось таким позорным фиаско, как это собрание солидаристов, бывшее одной из немногих их попыток открытого выступления в Париже. Аплодисменты, сперва редкие, потом всё растущие, и под конец бурные, какими встречены были выступления монархических ораторов должны были звучать в ушах партийцев от НТС похоронным звоном.

Дадим им хороший совет: не делайте открытых собраний, господа, ограничивайтесь закрытыми, для членов партии. Или, если уж хотите делать, не допускайте прений. Впрочем, мы то от души вас будем просить, наоборот, делать такие собрания почаще: от них нам столько же пользы, как вам – вреда.

Там, где нет свободы слова и свободы мысли, где партия обманывает массы, а партийная головка – рядовых партийцев, где много есть такого, что надо прятать от дневного света, – не может быть силы. Она могла бы быть лишь при условии захвата власти. Но мы еще живем в свободном мире. Господин Редлих в своем докладе едко критиковал буржуазную демократию; скажем, однако, прямо: она лучше, чем тоталитарная диктатура. При ней мы имеем в борьбе с солидаристами все преимущества.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 7 августа 1954 года, № 238, с. 3

Французский Азеф [161]

Когда смотришь на физиономию журналиста Баранэса, героя грандиозного скандала, взволновавшего всю Францию, прежде всего кидается в глаза безволие. Удивительно? Нет, это не вызывает удивления. Много показывает, что в последнее время в работе большевистских контрразведок главную роль играют не люди со стальными нервами и крепкими убеждениями, а именно слабые люди, трусы, запутавшиеся в сетях советского шпионажа, или шкурники, не устоявшие перед соблазном больших денег. Не только расплывчатые контуры преждевременно обрюзгшего лица, не только растерянность, ясно отражающаяся в них на снимках, сделанных после его ареста, говорят о характере этого сотрудника газеты «Либерасьон» и бывшего торговца коврами, оказавшегося двойным агентом, работавшим одновременно для СССР и для французской полиции. Еще красноречивее его поведение. Узнав, что его подозревают, он бежит ночью к депутату парламента Андрэ Гюгу, с просьбой его укрыть, обнаруженный жандармами, из имения Гюга, куда тот его увез, спасается ночью к его друзьям, потом пытается скрыться в одном монастыре и, при появлении там полиции, сам признается, кто он такой. Поведение человека, совершенно потерявшего голову от страха, не знающего, что делать, куда бежать…