Два Парижа

Внешний блеск и острота мысли одинаково берут здесь свое начало. Конечно, можно говорить, что мол оттуда мы взяли разрушительные идеи Вольтера и Руссо – правда, не их же одних; но ведь и Германия позже подарила нам своих Бюхнера и Молешотта, а еще позже Маркса и Энгельса, которые оказались куда поядовитее. Как это ни парадоксально, русский национальный характер гораздо ближе к французскому (вернее, вообще к романскому, как отмечал, между прочим, Леонтьев), чем к немецкому. Хотя судьба два раза сталкивала нас с Францией в жестокой и напрасной борьбе, у русских, ни у народа, ни у интеллигенции, не осталось об этом никакого враждебного воспоминания. Живое доказательство – культ Наполеона под пером наших лучших поэтов – Пушкина, Лермонтова. А насколько велико было действие французской литературы на всех наших главных писателей – на Толстого, Достоевского, Тургенева! О Пушкине и плеяде не будем уж и говорить. В признании этого влияния для России никак не может быть чего-либо унизительного. Все великие национальные культуры тесно связаны обменом идей, и горе тем, которые оказываются из этого круга исключенными. Оригинальность нашей культуры, слава Богу, бесспорна, и мы можем вспомнить, что она быстро сама стала влиять на Европу. Трагизм был в том, что мы не поняли произошедших перемен и продолжали заимствовать с запада, когда должны были бы его учить, притом такое, что уж нам вовсе было не нужно, и оказалось для нас гибельно – новейшие материалистические теории, в основном переводившиеся с немецкого.

Однако, мы отошли в сторону от основного вопроса. Не следует обманываться внешностью и придавать значение вежливым двусмысленностям политиков и глагольствованием прессы, стремящейся любой ценой угодить обывателю (а обыватель не хочет думать о предстоящих неприятностях, будь они хоть двадцать раз неотвратимы). Сейчас можно считать несомненным, что в будущей войне Франция окажется в составе западного, а не восточного блока, и что французскому солдату придется в ней драться в тех же рядах, что и русскому антибольшевику. Только, если у Америки и Германии могут пробудиться при этом захватнические планы, для Франции они были бы совершенно нереальны и бессмысленны. Не будем говорить о коммунистах; члены этой партии – профессиональные изменники своему отечеству, будь они немцы, американцы или японцы. Но с обыкновенным французом нам придется сражаться бок о бок, и с таким, который сознательно против советской системы, резко противоположной его идеям свободы личности, индивидуализма и частной собственности, так и с таким, который, не мудрствуя лукаво пойдет на войну потому, что велят власти. Кто знает, может быть, в общей борьбе мы с ними научимся лучше понимать друг друга? Между прочим, драться французы всё же умеют не хуже любого другого народа; им только, как и всем другим, надо ясно понимать, за что они дерутся, понимать, что война неизбежна и что речь идет о жизни и свободе их родины и каждого из них в отдельности. А это большинство из них понимает, или, по меньшей мере, поймет в ближайшее время.

Поэтому, главная наша мысль по поводу Франции такова: если мы можем ее критиковать, как всякую другую страну, нам всё же надо помнить, что нас с ней связывала дружба в недавнем прошлом и может снова связать в близком будущем. Вот почему слишком жестокие и тем более несправедливые нападки на нее идут вразрез с правильно и широко понятыми интересами России, не говоря уже об интересах русских монархистов за рубежом, и вот почему нам следовало бы от таких нападок воздерживаться.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 10 февраля 1955 года, № 264, с. 5–6

Халтура

За последнее время звезда партии солидаристов сильно померкла, и это результат того, что они забыли мудрую поговорку: «играй, да не отыгрывайся». После крайне для них неприятного дела Мюллера, руководители НТС, отбросив всякую осторожность, схватились за Хохлова, с целью восстановить свой престиж во что бы то ни стало. Но им изменило чувство меры. В отличие от некоторых из их прежних фальшивок, эта последняя оказалась уж столь груба, что эмиграция никак не смогла ее проглотить. Кажется, теперь уж и сам отец-восприемник Хохлова, Околович, готов от него отречься, а в широкой публике мы что-то вовсе не встречаем людей, которые бы серьезно верили в добродетели и искреннее покаяние этого заслуженного чекистских дел мастера.

Закат, или, если говорить очень осторожно, затмение солидаристов находит свое проявление во многих деталях. Одна из них та, что они стараются, где возможно, выступать не с открытым забралом, а под маской всяких фиктивных организаций. Но иногда это делается столь топорно, что нам трудно поверить в эффективность подобных приемов, подчас переходящих в фарс.