Два Парижа

– Все хорошо, что хорошо кончается, мадемуазель. Ну, а теперь, вы больше не собираетесь покончить с собой?

– Ни за что на свете! Ах, до чего мне сейчас хочется жить! Подумать, что меня могло бы больше не быть… что весь мир исчез бы в черной дыре… Жизнь, любовь, все мелкие и большие радости, как я жадно их сейчас желаю!

На этот раз в ее взгляде сквозит кокетство. «А он недурен, этот инспектор!» – можно прочитать в их задорной бирюзе.

– Рад за вас, мадемуазель. Но скажу вам вот что: одними пустыми развлечениями вы не сумеете утолить жажду вашего сердца. И потому я вам советую лучше перечитать философов идеалистической школы.

– Как странно, – бормочет Николь, – я сама об этом думала. Прежде я их считала пройденным этапом, чем-то безнадежно устаревшим… но, может быть, в них и в самом деле что-то есть?

И, когда она прощается с Ле Генном, жадный вопрос горит в ее душе. Она хочет скорее проверить новую мысль!

* * *

– Бррр… Может статься, всё это вздор, Шарль, – пока ты меня ни в чем не убедил. Но какая богомерзкая харя! Мне почти стало нехорошо, когда я поглядел. Что ты держишь его в шкафу под замком – это я хвалю. Хотя эти кресты на дверцах, святая вода и прочее… Это уж, извини, суеверия, как у старой бабы. Конечно, ничего не говорю: «у вас в Бретани», как ты любишь повторять, всё оно вполне натурально. Ну, а в сердце Парижа, да еще в здании «Сюрте», все-таки получается смешно. Ну да, ладно, ладно… Как ты все-таки собираешься его искать? Вот что скажи. Ведь данных у тебя, я вижу, прямо говоря, никаких. Даже допуская, что в Париже – а может быть, на Гималаях? – обитает благообразный дедушка с точь-в-точь такой физиономией, как ты будешь его ловить? С предместьями в нашем городе насчитывается шесть миллионов жителей. В полицейской картотеке его фотографии нет… значит, у тебя в руках нет ровно ничего.

– Ты полагаешь? А что ты скажешь вот об этой карте?

– Дай поглядеть. Что изображают все эти линии и точки?

– Неужели ты не видишь сам? Ни одного случая за Сеной; всё на левом берегу. Одиночные заболевания в Ванве и в Монруже; максимум смертности в районе Люксембурга и Монпарнаса.

– Ты думаешь, его местопребывание – где-то в этих окрестностях?

– Уверен. Даю голову на отсечение – недалеко от вокзала Монпарнас.

– Это не так уж много. Может, он вообще не выходит из дому. А главное, хотя бы ты его встретил на бульваре, ты ничего ему не можешь сделать, ни в чем обвинить. Он неуязвим.

– Ну, положим. Ты так убежден, что, порывшись в его биографии, мы не найдем каких-либо закононарушений?

– Разве что мотивы для штрафа, вряд ли для высылки (если это иностранец, на твою удачу). Это тебя удовлетворит?

– Нет. Но у меня есть свой план. Только я хотел бы знать, могу ли я на тебя рассчитывать?

– Что за вопрос, Шарль! Ты меня обижаешь…

С внезапно просиявшими лицами двое мужчин крепко пожимают друг другу руки.

– Борьба может оказаться опасной, тяжелой…

– Еще не хватало, чтобы ты меня попробовал запугать! Бретонская башка! Да ты знаешь, что выделывали мои предки, китоловы из Байонны, когда о твоих еще никто и не слыхал? Мы до Америки добирались за пару веков до Колумба…

* * *

Это было одно из самых странных и, пожалуй, жутких поручений, какие мне случалось исполнять для Ле Генна. Но с первых же слов, хотя он словно сам колебался мне его доверить, я за него так и уцепился. Мне было скучно, а оно сулило интересное приключение.

На первый взгляд мои функции были несложны. Ле Генн сам приискал и снял для меня на эту ночь комнатушку в отеле вблизи от метро Данфер-Рошеро. В небольшом номере на третьем этаже мебели только и было, что шкаф, постель, да пара стульев. К десяти часам вечера Ле Генн появился на пороге, бледный и осунувшийся, держа в руке скромный чемоданчик. Оттуда он извлек и установил на столе большое зеркало старинной работы.

– Желаю удачи, Владимир. Обнимемся на прощанье. Ты… я думаю, мы можем перейти на ты? Давно пора было… отчасти даже в худшем положении, чем я или Элимберри. Я могу действовать прямо из дому – близко. Мишель имеет базу в полицейском участке, в отдельной комнате, понятно. Керестели, правда, тоже расположился в отеле; но он – старый специалист. Да уж теперь поздно менять что-либо. Соблюдай точно инструкции, вот и всё.

Между полуночью и часом… Задолго до того, как снопы искр полетели из зеркала, повернутого к стене, я знал, что что-то происходит. Нервное томление в таких делах лучший признак. На этот раз оно было невероятно тяжелым; никогда такого не переживал. Борьба шла внутри меня, хотя я знал, что я защищен зеркалом, что вся сила нападения направлена на его поверхность. И когда меня вдруг охватило победное ликование, мне стало понятным, что игра выиграна.

Я не вытерпел, и, обогнув стол, взглянул в холодное стекло. Оно отразило круглую комнату, освещенную большой медной лампой и завешанную коврами и драпировками по всем стенам. Но обстановку я так до конца толком и не разглядел.