Два писателя, или Ключи от чердака

Семинарчик, созванный в год недобора, был равнодушен к матанализу, и мои лучшие задачки пропадали. За первые полсеместра студенты оценили меня в 3,7 — обычно мой рейтинг был на целый балл выше! Обычно я бросала последний взгляд в кафедральное зеркало и, держа осанку почти как Лариса Чмутова, цокала каблучками по опустевшему коридору. У двери задерживала дыхание и… «Здравствуйте, садитесь!» Теперь этот ритуал был отравлен. Я вяло плелась проводить свои троечные лекции и семинары. В аудитории мысли о рейтинге пропадали, но потом я терзалась снова и снова: кто виноват — они или я? Плохие студенты или плохой доцент? Может, я слишком увлеклась своей пьесой?

Лера задержалась в Москве. Леню положили в больницу. Диггера вновь порвал питбуль. Зоя поссорилась с Пьюбисом. Журнал вышел без моей повести, — я узнала об этом в пятницу, когда звонить в редакцию было поздно… Паршиво… Я упала на кровать. Не раздеваясь, не зажигая света. На меня упал кусок побелки. Как всегда. Все казалось непреодолимым: Зоин русский, Лелькин насморк, Ленина двусторонняя пневмония. Зря я тащила всех на дачу… Вчера из–под капельницы Леня сбежал на заседание Думы, это показывали в новостях: Горинский в кофте, без галстука, с сильным кашлем… Что с этим делать?.. Непреодолимый ноябрь. И дурацкая ситуация с пианино: Леля записалась на фортепиано, а играть не на чем… Писать не о чем… В окне метался тополь. Я вдруг почувствовала, как он там мечется. Соскочила, включила компьютер…

130

Дверь подъезда была закрыта. Я возвращалась из магазина, фонари не работали, двор освещали только окна квартир. У подъезда, прислонившись к тополю, в свете окна стояла девушка в брюках, в короткой дубленке, в шапочке с орнаментом. Я подошла ближе: Чмутов! Какой хорошенький. Грустные глаза.

— Игорь, привет! Ты давно тут стоишь?

— Да вот жду, когда кто–нибудь соизволит…

— Я недавно писала об этом тополе. Ты так хорошо стоишь под ним… Мне показалось, девушка. А мою повесть передвинули в следующий номер.

Он не стал разговаривать о повести, не стал расспрашивать, что я пишу, он был в своих думах, в своих неприятностях: сорвалась выставка стихов–портретов, проект никто не поддержал.

Позанимавшись с Зоей, он вышел пить чай. На кухне сидела Маша с мальчиком, Маша встала:

— Знакомьтесь, это Сергей, а это…

Чмутов вскинулся:

— Говори прямо: ваш слуга — кто ж я тут еще, по–твоему?

Я не могла его стукнуть ложкой, но запомнила эту реплику для нашей пьесы. Прибежала Лелька:

— Игорь Натанович, я тоже хочу на английский!

Чмутов уперся в нее тяжелым взглядом:

— Представь себе, девочка, что не для тебя одной существует весь белый свет! Хотя, конечно, тебе, живущей в таких условиях, трудно представить, что есть дети, которым нечего есть, которые ждут к ужину своего отца, то есть меня.

Лелька расплакалась, уткнувшись в мой живот:

— Наш папа по–о–о-оздно приходит!.. Позже у–у–у-ужи–ина!!.. Позже все–е–е-ех!!

131

— Ну разве я виновата, — спросила однажды Леля, — если я люблю себя больше всех?

В Лелиной гимназии на двери группы продленного дня висят списки: 1‑й «А», 1‑й «Б». Дети придумали службу знакомств: мальчики, у которых номера совпадают, будут дружить, девочки — тоже, а если номера совпадают у мальчика с девочкой, то они — жених и невеста. Я пришла, когда две Кати, Гузикова и Козенграниус, объясняли Леле:

— Смотри, ты, например, на третьем месте, — каждая тыкала пальчиком в список и подпрыгивала от нетерпения.

— Я на первом! — возмущалась Леля, не принимая игры, где должна быть на третьем месте.

— Нет, здесь ты на третьем.

— Я везде на первом: и по русскому, и по математике. И по интеллектуальной олимпиаде!!

132

Выпал снег. Вернулась Лера. Посвежевшая, загоревшая. Теперь мы портили хорошие тексты друг друга. Я выправляла серединку, адаптируя постмодернистские речи к простому уху, а Лера переставляла акценты в финале, настаивая:

— Я не буду его сдавать.

Лера взялась написать аннотацию к Лениной книжке. Хихикнула, увидев название:

— «Минование»? Но ведь такого слова нет, Ириночка.

Леня насторожился, но назавтра Лера позвонила:

— А стихи–то хорошие, светлые… И темы вечные… Только любовная лирика, на мой взгляд, слабовата. Будто автор не знал настоящей страсти.

Я злорадно хихикнула:

— Она пришлась на подростковый период! — Я обрадовалась: значит, все посвященное Миле с Фаиной, не страсть?..

Ленин сборник продвигался к конечной станции. Он еще зависел от топки и кочегара, от типографии, от технического редактора, но время выхода было уже обозначено — среда, восьмое декабря, совместная презентация: выставка Майорова, книжка Горинского. Для Лени это было очень нервное время. Подводили и топка, и кочегар. Он огорчался, что некрасиво сверстали текст, невнятно пропечатали шмуцтитулы, нарушили сроки… Он вздыхал и кашлял, плохо спал, с трудом смирялся, но когда вместо черного переплета увидел красный, то побежал ругаться, чтоб переделали. Срок выхода отодвинулся на последний день.