Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами Том I. До и После

Придворно-офицерская среда, военачальники, генералы, великосветское окружение, в первую очередь королева Луиза и ее приспешники – все они дошли до крайней степени легкомыслия, фантазерства и хвастовства. Они не желали считаться с тем, что Наполеон черпает свои ресурсы не только из Франции, но и из нескольких уже покоренных им больших и богатых стран; они были уверены, что как только прусская армия молодецким ударом опрокинет Наполеона, роялисты восстанут в тылу и низвергнут его во имя возвращения Бурбонов. Старый главнокомандующий, герцог Брауншвейгский, тот самый, который в 1792 г. был вождем военной интервенции и помимо своей воли ускорил падение французской монархии своим нелепым угрожающим манифестом, всегда питал ненависть старорежимного крепостника-реакционера к французам, дерзким революционным смутьянам. Но он страшился непобедимого Бонапарта и не очень поддерживал праздничное и победоносное настроение, царившее вокруг королевы Луизы и принца Людвига. Пасторы в церквах Берлина и в провинции, со своей стороны, без затруднения ручались за деятельную поддержку самого господа Бога, с давних пор, как общеизвестно, вполне дружески относившегося к династии Гогенцоллернов. С горячим нетерпением все ожидали начала войны и первых и непременно хороших известий с ее театра».

В последнее время, когда обе готовящиеся к схватке стороны так усиленно обрабатывали их руководство, пытаясь перетянуть на свою сторону, льстили безмерно и обещали разнообразные блага, они и вправду поверили, что очень-очень много значат. И в их собственных глазах прежний победный ореол армии Фридриха затмил реальность. Но то был Фридрих, не зря прозванный не только Великим, но и Лисом. А вот нонешний король, его внучатый племянник, ему в продолжатели совершенно не годился, мудростью вообще не отличался, а тем более способностями быстро ориентироваться в политических ситуациях, чувствовать их и вообще «ловить крупную рыбку в мутной воде». В своих политических и союзнических метаниях сначала сам себя запутал, а потом вдруг решил одним ударом разрубить весь узел проблем, ну прямо как Александр Македонский, объявив стране и всей Европе: «Чем сильнее было унижено австрийское оружие, тем ярче будет блистать слава прусского». Звучит очень красиво, но не более того. А, главное, к реальности никакого отношения не имеет. В результате, как покажут события, даже военного запала хватило ненадолго.

А в это время мрачно переживают последствия русского предательства (а как же все объяснить иначе?) их принципиальные соперники за влияние на власть в Германии, но совсем недавние островные союзники по антифранцузской коалиции. И я уверен, что зондирование взаимных позиций началось сразу после Аустерлица и некие тайные соглашения были достигнуты. Пруссия, как я уже говорил, не считала себя виноватой в произошедшем, ее просто не подождали в тот раз, иначе все бы пошло по-другому. Ну а Ганновер – так, дело житейское, спровоцировали его захват проклятые французы.

На гребне такого развития событий она все-таки решила предъявить Франции некий слабенький, но ультиматум (ее король так и не смог преодолеть или изменить свою двойственную натуру). Два его расплывчатых пункта носили скорее риторический характер: пруссаки просто вопрошали: первое – если Рейнский союз Франция создала сразу после заключения Венского мира, значит все было подготовлено и решено заранее, тогда почему Пруссию об этом ни одним словом не уведомили? И второе – зачем помешали нам с образованием Северогерманского союза, хотя сами же и предложили этим заняться в виде некой компенсации за уже фактически начавшиеся аннексии наших западных территорий?

В целом, очень похоже на жалостливое обращение типа: «Ну проявляйте же хоть немножко уважения», хотя король реально был озабочен тем, что значительная часть его западных владений уже окружена французскими территориями (или территориями сателлитов Франции – вышеупомянутых членов Рейнского союза). Аншпах фактически оккупировали, в другие вот-вот вторгнутся. Выбор-то у него не велик: перейти во французский лагерь, куда он вроде бы и дернулся, и потерпеть унижения и потери на западе в надежде на будущую компенсацию на востоке или перестать сносить непрерывные притеснения и всеми силами защищать свои владения от ползучей аннексии. Колебался, колебался, но все-таки склонился ко второму варианту. (Мне все равно понять трудно – в чем был смысл столько тянуть с решением примкнуть к мощным союзникам, а после того как остался один, вдруг отчаянно броситься в омут головой? Может, они действительно надеялись, что Бонапарт начнет с ними торговаться и они хоть что-то да сохранят? Или просто на руководство коллективный морок нашел?)