Два шпиона в Каракасе

В правительственном дворце Чавес, оставшись один, не мог справиться с приступом ярости. Он крушил стулья и разбил стеклянный стол. Донато Хиль слышал шум, но никак на него не реагировал. Никто и никогда не узнает о том, что происходило там, внутри. Во всяком случае, он, Донато, будет нем как могила. Дождавшись, пока в кабинете наступит тишина, помощник Чавеса наконец собрался с духом, чтобы войти и подать президенту кофе, полный кофейник кофе. Был час ночи. Хиль робко открыл дверь и увидел, что кабинет погружен в непроглядный мрак. Светился лишь кончик сигареты, которую курил Уго. Тот сразу же велел помощнику включить свет. Лампы осветили картину страшного разгрома: опрокинутые стулья, перевернутое кресло, разбросанные по полу бумаги и десятки валяющихся повсюду окурков. Но больше всего поразило Донато лицо Чавеса. Таким он еще никогда его не видел. На перекошенной физиономии застыла гримаса дикой усталости, гнева и жестокого отчаяния. Донато с тревогой заметил на столе перед Уго два старинных пистолета, когда-то принадлежавших Симону Боливару, а также пистолет “Глок”, с которым президент никогда не расставался. Донато не нашелся что сказать. И решил, что лучше ему сейчас вообще не раскрывать рта, а просто налить Чавесу кофе и как можно быстрее удалиться. Когда он уже подошел к двери, Уго позвал его.

– Мы не проиграли, Донато, – сказал он с показным спокойствием. – Мы многому научились.

На следующий день президент, переживший бессонную ночь и умело скрывавший свое жуткое настроение, устроил пресс-конференцию и обратился к нации. На экранах он появился в окружении высокопоставленных военных, в том числе и нескольких генералов, которые пытались встретиться с ним накануне вечером. Всем радио- и телеканалам было приказано транслировать речь Чавеса. На сей раз он решил доказать, что самый последовательный демократ в стране – это он. Президент признал свое поражение и сначала говорил в примирительном и спокойном тоне. Он словно превратил официальную пресс-конференцию в некое подобие беседы в кругу друзей, показанной в прямом эфире. Но тон его менялся по мере того, как Чавес развивал свои идеи. Ровный голос президента постепенно становился все тверже и тверже, а потом в нем зазвучала угроза.

– Наверное, мы как народ еще не готовы к тому, чтобы бесстрашно ступить на социалистический путь, – заявил он со слегка ироничной улыбкой, – но надо попробовать. Я хочу, чтобы вы знали: я не отказываюсь ни от одной запятой в своих предложениях, мои предложения остаются в силе. Мы объявим второй референдум или отыщем иные пути, чтобы осуществить перемены, в которых наша страна нуждается. Перемены в правительстве, в системе образования, в экономике и общественной жизни – мы их все так или иначе осуществим.

В заключение он дал своим противникам язвительный совет:

– Что ж, попробуйте воспользоваться своей победой, хотя победа ваша – дерьмовая. А вот нашему поражению не откажешь в доблести, смелости и достоинстве.

Под самый конец он провозгласил:

– Родина, социализм или смерть!

Несколько недель спустя Национальная ассамблея, выполняя приказы президента Республики, начала принимать серию законов, которые основывались на предложенных им поправках к Конституции, отвергнутых в ходе референдума.

Глава 16 Да или да!

Я не хочу такой жизни

Он увидел дочь в выпуске новостей, и ему захотелось задушить ее. Как это возможно, чтобы Антоньета – его Антоньета! – его младшая дочь, его любимица, такая красивая и послушная, такая умная, прилежная и веселая, во всем и всегда первая, его сокровище, – теперь заделалась студенческим лидером, стала смутьянкой и бунтовщицей? Генерал Гонсало Хирон не мог этого понять и не желал с этим мириться. Что ж, придется наводить порядок в собственной семье. Он был слишком занят своей военной карьерой, а в последнее время еще и делами, в которые его вовлек Вилли Гарсиа, делами, требующими полной отдачи. Вот и выпустил вожжи из рук. Но теперь Хирон все исправит. Его дочь снова станет его дочерью!

Антоньета – руководитель студенческого движения? Ничего подобного он никогда и вообразить себе не мог. Ему казалось, что достаточно отправить детей в престижный частный университет, чтобы их не коснулось охватившее мир безумие, а будущий профессиональный путь пролегал вдалеке от человеческих страданий. И сейчас, видя лицо своей девочки, показанное во весь экран, он не понимал, почему она и ее друзья, прежде совершенно равнодушные к политике, теперь заявляют о своем несогласии с действиями правительства, “которое делается все более милитаристским и авторитарным”. Почему они вдруг заговорили о хаосе и размахе преступности, хотя в большинстве своем росли в башнях из слоновой кости? Пусть бы об этом кричали другие – идиоты из оппозиции, малограмотные домашние хозяйки или беднота, но его дочь?..