Два солдата из стройбата

Завтрак занял не более десяти минут; четыре роты, давясь, быстро проглотили обжигающую «шрапнель», покидали в воспалённые зевы куски хлеба с сиротским мизером масла, залив их горькой бурдой жёлтого чая. Некоторые рассовали по карманам неровные куски плотного рафинада. Дежурные ураганом прошли по липким столам, сметая с них грязную посуду. Холодный и дымный склеп столовой на мгновенье затих; в незашитые перекрытия помещения метнулись резкие команды взводных, и роты, гулко галдя, одна за другой организованно просочились на утренний морозец.

Когда Цыпин с Кругловым забежали в столовую, она уже была пуста. На одном из столов сиротливо стояла цыпинская пайка – стакан чая, накрытый куском хлеба. Ни каши, ни масла, ни сахара не было. Сержант отправился на кухню к поварятам, даже не взглянув на Цыпина. Тот обречённо сел за свой стол и, вздохнув, снял со стакана кусок хлеба… Через несколько минут из кухни вышел довольный Круглов с лоснящимися от масла губами…

До окончания ближней командировки оставалось ещё около месяца, и солдаты после развода покорно расходились по своим рабочим местам. За взводом Круглова прочно закрепился участок подготовки железнодорожного полотна. Солдаты вырубали деревья, корчевали пни, носили к просеке обледенелые шпалы. Цыпин работал один – с ним никто не хотел становиться в пару. Он ходил с топором, обрубал сучья с поваленных деревьев. Все поглядывали на него с неприязнью, – нашёл, мол, себе лёгкую работу. Но тяжёлая работа предполагала коллективные усилия, а Цыпин с недавнего времени негласно был поставлен вне коллектива. Даже когда на точку привозили обед, он устраивался со своей миской в стороне от кучкующихся группами сослуживцев. Последние пару недель Петров стал замечать за собой неприятную особенность: непроизвольно он как бы приглядывал за Цыпиным, и это был какой-то болезненный интерес. Так смотрят исподтишка на уродца, который невольно притягивает взор своей необычностью и непохожестью на других; посмотреть же открыто большинству мешает чувство стыда и смущения, часто – жалость. А пожалеть убогого – значит, принять в нём какое-то участие, многим же участвовать в судьбе незнакомца вовсе и не хочется. Петров думал, что если уж смотреть честно в глаза судьбе, то Цыпин и есть самый настоящий убогий, из тех, которые со временем вливаются в ряды попрошаек на папертях. Он был неприятен, но его было жалко.

Сидя на холодном бревне с быстро остывающим супом в миске, Петров через головы товарищей поглядывал на дальнюю опушку, где старательно доедал свой обед Цыпин. Вот он застыл на несколько мгновений, как обычно бывало с ним по окончании трапезы, задумался о чём-то своём, очевидно, беспредельно далёком, очнулся, вспомнил про оставленный после обеда ломоть хлеба, в нерешительности повертел его в руках и с таким видом, будто бы говоря: «Эх, пропадать, так пропадать!» жадно откусил от него большой кусок. Невыносимо было глядеть на эту картину.

Когда Цыпин начал собирать грязные миски и замешкался возле брезента, расстеленного на земле для сбора посуды, Петров подошёл к нему и сунул в его красные, покрытые цыпками и трещинами руки свой недоеденный кусок хлеба. «На, возьми», – быстро сказал Петров, воровато поглядывая по сторонам.

Кончалась рабочая неделя. В воскресенье служивые не ездили на точки, оставаясь в лагере, где их припахивали на хозяйственных работах. Кто-то убирал территорию палаточного городка, чистил снег на плацу и пешеходных дорожках, кто-то заступал в банные наряды или наводил порядок на складах. Фортуна улыбалась тем, кто попадал в наряды по кухне или по столовой.

Тем воскресеньем взвод сержанта Круглова как раз заступил в кухонный наряд, а сам сержант был назначен дежурным по кухне. Статус дежурного по кухне давал его обладателю возможности маленького царька. Он имел влияние на поварят, хлебореза, мог незаметно для потребителей уменьшить или увеличить пайку, мог организовать для себя и своих приближённых особый обед, несанкционированно поджарить картошку, устроить с помощью каких-нибудь хитрых комбинаций банку с тушёнкой, сварить компот с тройным содержанием сахара и сухофруктов, урвать увесистый шмат масла. Перед сержантами и так обычно заискивали, а уж перед сержантом, находящимся в кухонном наряде, все элементарно падали ниц.