Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Однако зачем Вы без конца талдычите нам, подчиненным, о своем умении развлекаться, о победах, которые Вы одерживаете во время этих развлечений? Мы давно знаем, что в Северной Европе вы самый лучший игрок в три листика. Ваши успехи на этом поприще известны по ту и по эту сторону Альп, в специальных выпусках журналов упоминается Ваше имя. И потому было бы куда благоразумнее с Вашей стороны не слишком выставляться. Но куда там! Чуть только Вы выиграете какой-нибудь незначительный любительский турнир, как тотчас же собираете подчиненных, секретарш, курьеров и с радостным оживлением начинаете по порядку, во всех подробностях рассказывать все, что происходило на турнире. Секретарши нервничают из-за писем, которые скопились у них на столах и которые надо подшить в дело, машинистки и курьеры слышат в соседней комнате телефонные звонки, но не осмеливаются броситься к аппаратам. Жизнь конторы замирает, а Вы продолжаете говорить: на генезис и анализ партий нанизываются драгоценные нюансы; какой-то наиболее удачный ход Вы можете осветить по крайней мере с шести или семи точек зрения. Правда, на все это тратится рабочее время, однако надо признать, что в такие минуты в Вас проглядывает что-то почти человеческое. На глазах у Вас слезы, речь течет гладко, и кажется, будто все Ваши страхи куда-то испарились. Щеки у Вас вздрагивают, и в этот звездный час Вы становитесь таким, как все, как все мы, живущие на планете и нуждающиеся не только в хлебе насущном, но и в добром слове.

Очень жаль, что Вы, Доктор, не можете жить и зарабатывать себе на жизнь званием чемпиона Северной Европы по игре в три листика, а вынуждены рыть землю носом в своей саванне-конторе, исполняя обязанности ответственного лица.

И как все было бы просто! Но нет! Задетый за живое, Вы стали бы, как всегда, испуганно возражать, прячась, как заправский бородавочник, в высокой траве: «Да, может быть, оно и верно, но где же наш гражданский долг? А кроме того, наша фирма — первая среди фабрик, производящих хрустящие хлебцы, а я худо-бедно занимаюсь хрустящими хлебцами двадцать лет и кое-что смыслю в этом деле. Вы же понимаете, что значит быть всего лишь чемпионом по игре в три листика, пусть даже заслуженным? Я предпочитаю разделить судьбу людей нашего круга и внести свой вклад, как все, вы и я, я, я…»

И таким образом, испытав на какой-то миг уважение к Вам, как к игроку в три листика, я снова вижу Вас бородавочником, и та мизерная симпатия, которая едва зародилась во мне, исчезает; саванна поглощает ее и превращает в навоз.

А тем временем Вы заканчиваете свою речь. И секретарши, курьеры, машинистки бегом возвращаются к пишущим машинкам и телефонам. Вы остаетесь в одиночестве в своем кабинете и глядите прямо перед собой, поверх стола, заваленного бумагами, которые лежат там месяцами без движения. Вы смотрите на противоположную стенку, чувствуя себя опустошенным и непонятым, после только что вдохновенно разыгранной сцены, и у Вас возникает подозрение, что, если, но не может быть… Словом, Вы смотрите и ждете, когда стрелка конторских часов закончит свой оборот и Вы, снова став бородавочником, сможете погрузиться в созерцание той пустоты, которая и есть Вы сами, пустоты, которая, не знаю, каким образом, есть также и пятно. Да-да, если можно так выразиться, пустое пятно, мыльный пузырь.

Еще один трудный день кончился, и на этот раз для Вас, Доктор, все, как обычно, обошлось великолепно, в соответствии с полным соблюдением общепринятых норм морали.

С глубочайшим почтением.

Многоуважаемый Доктор!

Спокойствие! Если Вы утратите спокойствие, то это приведет Вас, да, вероятно, и меня, бог знает к каким последствиям.

Вчера утром Вы ворвались в мою каморку с переполошенным видом. Вы, Доктор, никогда не входили в мою каморку, куда я был изгнан много лет назад, с тех пор как настоящий кабинет с телефоном и секретаршей стал считаться слишком большой роскошью для такого, мало почитающего Вас, человека, как я.

Так вот, Вы вошли, на Вас лица не было, точно Вас уволили или Вы проиграли решающий турнир в три листика. Ваши щеки отвисли, Вы с трудом говорили, задыхаясь, руки у Вас тряслись.

— Друг, мой единственный и верный друг, — сказали мне именно Вы, Доктор, который последние три месяца не отвечал на мои «доброе утро» и «добрый вечер», — произошла катастрофа, катастрофа!

— Катастрофа?

Я перепугался. Неожиданные перевороты случаются и в саваннах.

— Управляющий забрал у меня Мариуччу! — со слезами в голосе воскликнули Вы, ломая свои не очень чистые руки.

— Мариуччу? А кто это такая?

— Моя личная секретарша! Она служила у меня несколько лет, а теперь управляющий забрал ее себе! Как мне выразить свой протест? Мы все должны уволиться! Знаете, что я хочу вам сказать, мой верный друг? Я осмеливаюсь сказать: надо устроить забастовку! Задать жару этим фабрикантам хрустящих хлебцев! Да что они о себе воображают? Мы им отдаем все силы, все без остатка! А что, если мы перейдем к конкурентам?