Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Вы рыдали, лицо Ваше побагровело, а потом побледнело, как при агонии. От волнения Вы засунули фалангу указательного пальца в ухо и стали трясти ею.

— Спокойствие, спокойствие, в конце концов, одну Мариуччу можно заменить другой, в конторе полным-полно таких Мариучч.

— Ах, вы, видимо, не понимаете всей сути дела, а ведь вы всегда были так проницательны, ведь именно вас я считаю одним из умнейших людей фирмы и, разумеется, моим единственным другом! — говорили Вы в отчаянии, вытирая лоб замызганным носовым платком.

— Я? Проницателен? Не понимаю сути дела?..

— Да, конечно! Почему они хотят мою Мариуччу? Потому что она все знает обо мне, о моем методе работы, знает, чем я дышу, о чем думаю, пообедал я или нет, переел ли я в полдник или недоел… Вот почему они хотят ее забрать. Они намерены следить за мной и подрывать мой авторитет, вмешиваться в мои дела. А она, Мариучча, подлая душа… Я вытащил ее из грязи, если бы я не заставлял ее работать как ломовую лошадь, она до сих пор сидела бы в телефонистках. Так вот она, понимаете ли, мой друг, она счастлива! Счастлива не потому, что ей прибавили ее мизерное жалованье, нет, не потому, а из-за мании величия, из-за того, что она может теперь сказать: «Я секретарь кавалера Такого-то». Понимаете, мой дорогой друг? Вот они, эти секретарши, ты их воспитываешь, учишь всему, ты в лепешку расшибаешься ради них и иногда, черт возьми, позволяешь себе немного пооткровенничать с ними! Порой в их присутствии перекинешься с кем-нибудь по телефону парой интимных фраз, а они, хитрые бестии, разрази их огонь небесный, будут мотать себе на ус и указывать на тебя пальцем, и прежде всех эта змея подколодная, Мариучча. Стоит ей только перейти в другой конец коридора, уж я-то знаю, что она наплетет обо мне, целую бочку грязи на меня выльет. И вот шепоток уже пополз, городишко-то маленький, много ли людям надо? А ведь я привязался к ней и не далее как позавчера, понимаете, чтобы как-то ободрить, утешить ее — она выглядела такой усталой и подавленной, — с отзывчивостью, которая только мне одному присуща, я рассказал ей о некоторых своих неприятностях и подробно объяснил труднейшую партию в три листика! Святая простота — вот кто я такой, оттого меня и предают постоянно… Таких, как эта Мариучча, в лучшем случае можно погладить по заду. Правда, там только кожа да кости… Одним словом, понимаете, друг мой, понимаете?.. Это катастрофа!

Я говорю:

— Нет, нет, это невероятно, Доктор!

Помните, я пытался успокоить Вас, но чем больше я расточал слов и приводил аргументов, тем сильнее Вы корчились от злобы и страха? Правда, я прилагал нечеловеческие усилия, чтобы сдержать смех, клокотавший у меня в горле. Я сразу представил Вас таким, каким вижу во сне, наблюдая сверху, как Вы безмятежно пасетесь в грязной траве саванны.

Передо мной наяву стоял взбесившийся бородавочник, которого ужалило какое-то ядовитое насекомое, и вот он кружит на одном месте, ища виновника своей боли.

— Теперь я обнаружил, что ее перст указующий направлен на меня. И так же поступают все, все здесь! А я-то нянчился с ней как с родной!.. У нее же ни стыда, ни совести, ей ничего не стоит выдумать, будто я гладил ее по заду, чего, как вы понимаете, друг мой, я и не думал делать, ввиду явной худосочности данного предмета…

— Ну, этого не будет, я не могу поверить в это, Доктор, ни одна конторская Мариучча не станет распространяться на подобную тему, всему есть предел, уверяю вас.

— Вы наивный человек, вы не знаете этих гадюк. Они ради карьеры все что угодно позволят вам в уборной. Вы же не знаете женщин…

— Что верно, то верно, Доктор, однако…

— Никаких «однако»! Можете мне поверить. И не вынуждайте меня говорить непристойности. Одним словом, надо, чтобы кто-то в знак протеста уволился. Вы уволитесь, друг мой? Я заявляю: это нужно для того, чтобы поддержать мои интересы, которые долгие годы совпадают со всеобщими интересами, речь идет о самом существовании предприятия. Хозяева многого не понимают, некоторые вещи надо силой вбивать им в башку. Короче, вы увольняетесь? Все мои основные сотрудники должны уволиться, чтобы продемонстрировать свою солидарность со мной и заставить хозяев почувствовать, что весь служебный аппарат составляет со мною вместе единую душу и тело. Вы разве не ощущаете единство наших душ и тел?

— Безусловно, Доктор. Ну а как другие себя ведут, что делают, что решили, что думают?

— Другие? Но я ведь с вами разговариваю. Это вы должны убедить других! Это вы должны воздвигнуть неприступную стену вокруг меня, вы вместе с другими, предварительно поговорив с каждым в отдельности. Не могу же я устраивать митинг! Это исключено.

Между тем Ваш палец, покинув ушную раковину, теперь усердно терзал левую ноздрю, а кулак все крепче сжимал грязную тряпку, в которую превратился Ваш носовой платок.

— И все же если бы вы, Доктор, уволились, то хозяева, быть может, пораженные этим… Такой политический жест…