Два выстрела во втором антракте

Долго ждать инженера им не пришлось. Около семи на лестнице послышались шаги, и Дружинин быстро вошел — можно сказать, влетел в квартиру.

— Что это вы такие напуганные? — спросил он, окинув взглядом товарищей. — Словно привидение в шкафу увидали или съели чего.

— Можно сказать и так, — кивнул Углов. — У Вани нехорошие ощущения насчет этой квартиры. Слежки никакой не заметно, но это ничего не значит — Ваниным ощущениям надо доверять. Так что я принял решение отсюда немедленно уходить. Мы, собственно, только тебя дожидались, чтобы связь не потерять. Так что ты особо не рассаживайся, мы сейчас все уходим.

— Да я и не собираюсь рассаживаться, — ответил Дружинин. — Но хоть чаю человеку дадут попить? А то я за весь вечер только мадеру тянул, а с нее пить хочется. А заодно я расскажу, где был, что удалось узнать. Сведения исключительно важные!

— Ну, если исключительно важные, тогда можно послушать, — сказал Углов. — Я думаю, одну чашку чая мы можем себе позволить. Но только одну! Как думаешь, Ваня?

— Не знаю, — пожал плечами Полушкин. — Может, полчаса еще можно…

— Ну, так давай, заваривай скорей! — скомандовал ему Дружинин. — А ты, Кирилл, слушай. Меня сегодня удостоили особой чести: представили духовному отцу группы заговорщиков. Правда, меня-то представили, а мне имя «духовного батюшки» не назвали. И вообще весь визит окружили завесой тайны, прямо как в плохом кино: шторки на окнах кареты, глаза просили закрыть… Только все эти их усилия пропали даром: я разгадал, с кем встречался.

— Как же ты догадался? — спросил появившийся в дверях кухни Ваня.

— По книгам! Я ведь говорил, что перед заданием много литературы по этой эпохе читал. Причем особо интересовался разными персонами. Среди этих персон был такой князь Владимир Петрович Мещерский. Весьма колоритная личность! Потомок древнего княжеского рода, чьи предки дружили с Пушкиным, сам писатель, издатель известной газеты «Гражданин», в которой одно время сотрудничал Достоевский… И при этом знакомство с князем старались скрывать, дома у него никто не бывал, и в гости его тоже не приглашали; близкое знакомство с ним считалось позорным.

— Это отчего же? — поинтересовался Ваня. — А вот тебе и чай. Я не слишком крепко заварил?

— Нормально. А причина такой нелюбви светского общества к князю Мещерскому простая — его особые сексуальные пристрастия.

— Неужели гей? — удивился Углов.

— Он самый. Я в этом убедился во время визита: все лакеи у князя одного типа, похожие на девушек в цвету, и еще некий Коля, род занятий которого князь затруднился определить. Ты учти, что это в наше время установилось терпимое отношение к мужеложеству, а в ту эпоху, где мы сейчас находимся, оно считалось уголовным преступлением. Причем не только в России, но повсюду — Оскар Уайльд провел конец жизни в тюрьме как раз по такому обвинению. Но для нас это как раз не очень важно. А важно то, что во всей литературе подчеркивалась особая близость князя Мещерского к императору Николаю.

— Что, неужели он тоже?! — воскликнул Углов.

— Нет, не в этом смысле! Николаю нравились взгляды князя на политику, на государственное устройство России. Особенно ему нравилось стремление Мещерского «поставить точку на реформах Александра Второго». Император Николай сделал это высказывание, так сказать, трендом всей своей политики…

— Так вот почему он с такой нелюбовью относился к Столыпину! — воскликнул Ваня.

— Ну конечно! Император никак не мог сочувствовать столыпинским реформам, потому что ненавидел, вслед за Мещерским, само слово «реформа». Уф, хорошо заварился! Я еще полчашечки налью, ладно? Сейчас, еще несколько слов, и пойдем.

— Постой, а ты точно уверен, что был в гостях именно у Мещерского? — спросил Углов. — Как ты в этом убедился? Несколько лакеев со смазливыми мордашками — еще не причина, чтобы делать такой важный вывод!

— Да не только в лакеях дело! Все сходится! Он владеет газетой (и я знаю какой — «Гражданин»), написал десяток книг, близок к царю… И потом — внешность! Этот лысый череп, бородка, возраст… Это Мещерский, сомнений нет. Но погодите, я не сказал еще одну важную вещь.

— Что, неужели нашелся иностранный след? — нетерпеливо спросил Ваня.

— Нет, но во время нашей беседы хозяин кабинета упомянул о существовании…

Какой-то звук, донесшийся от входной двери, заставил Углова насторожиться. Он сделал Дружинину знак, и тот, мгновенно все поняв, сменил тему разговора.

— Да, чай ты, Ваня, заварил на славу… — заявил он, одновременно достав из кармана револьвер. Углов в это время встал, посмотрел на входную дверь, но направился не к ней, а к двери черного хода. Подошел — и резко ее распахнул.

Человек, стоявший по другую сторону двери, этого не ожидал. Это был человек неприметной наружности, в кургузом пальто и котелке. Наиболее примечательной частью его облика был револьвер, который нежданный визитер держал в опущенной руке.