Два выстрела во втором антракте

— Это мне Игорь так вашу группу назвал, — объяснила Маша. — Когда мы только познакомились и я спросила, что ему нужно от моего отца. Он объяснил, что вы ищете убийц Столыпина и что вы не от какой-то партии, а сами по себе. Но так не бывает! Должна быть какая-то организация! Рассказывайте, или я уйду.

Углов и Ваня переглянулись. Что было делать? Положение было безвыходное. Говорить правду было нельзя. Надо было выдумать что-то правдоподобное. Но что?

— Мне надо посоветоваться с моим товарищем, — сказал Углов. — Это вопрос непростой.

— Хорошо, советуйтесь, — согласилась Маша. — Только не слишком долго.

Оперативники вышли в соседнюю комнату, и Углов тихо спросил:

— Ну, что ей сказать? Кем назовемся? Может, скажем, что мы от большевиков? Или от анархистов?

— Не получится, — отвечал Ваня. — Мы плохо их знаем, только в общих чертах, из книг. А она всех знает изнутри. Сразу разоблачит. И вообще… Я чувствую в ней похожий дар, как и во мне. Не такой сильный, но есть. Она ложь чувствует. Слышали, как она сказала: «Легенды не принимаются»? Это правда. Соврать не получится.

— Но сказать правду мы тоже не можем! — Углов повысил голос. — Ты же знаешь!

— Знаю. Но все равно придется. Знаете, что я предлагаю? Скажем только главное. Самую суть. Подробности раскрывать не станем. Объясним, почему; она поймет. Тогда она станет нашим союзником.

— С нас за это начальство голову снимет, когда вернемся!

— А мы про этот разговор с Машей рассказывать не будем, — предложил Ваня. — Кто нас проверит? Это ведь я в группе — «детектор лжи». А если я буду говорить заодно с вами — все прокатит.

Углов ничего не ответил. Несколько минут он напряженно размышлял, потом решительно произнес:

— Хорошо, давай! Я буду говорить, а ты, если что, — меня останавливать и поправлять.

Они вернулись на кухню, сели, и Углов заговорил:

— Мы выполним ваше требование. Скажем вам правду. Подлинную, настоящую правду. Этим мы нарушим строжайший запрет, который получили от своего руководства. И вообще этот наш рассказ может иметь далеко идущие последствия, которых мы не можем даже представить. Поэтому у меня есть одно условие. Прежде чем я начну говорить, вы должны дать слово, что не расскажете о том, что услышите здесь, ни одному человеку. Никогда! Даете такое слово?

— Но я еще не знаю, о чем идет речь! — попробовала протестовать девушка. — Как же я буду в чем-то клясться?

— Потом, когда узнаете, поздно будет. Дайте слово, что никому не расскажете, иначе я рта не раскрою, — настаивал майор.

Маша пожала плечами.

— Ну, ладно, если это так для вас важно, я дам слово. Обещаю, что никому не расскажу то, что от вас услышу. Хотите, чтобы я чем-то поклялась? Но я атеистка, в богов не верю…

— Клясться не надо, слова достаточно, — сказал Углов. — Но я хочу уточнить: вы не расскажете этого никогда, никому, даже под угрозой смерти. Обещаете?

— Хорошо, обещаю, — повторила девушка.

То ли ей передалась обеспокоенность майора, то ли она почувствовала что-то, но она стала необычайно серьезной.

— Итак… — произнес Углов.

Помолчал, подыскивая нужные слова, затем заговорил:

— Игорь сказал вам чистую правду: мы действительно прибыли сюда, чтобы расследовать убийство премьер-министра Столыпина. Но он не мог вам сказать, откуда мы прибыли, потому что мы приехали не из какого-то города Российской империи и не из-за границы. Я знаю, в это трудно поверить, но правда состоит в том, что мы прибыли из будущего.

Сказав это, Углов замолчал и выжидающе взглянул на девушку. И правильно сделал: ее губы тронула презрительная усмешка.

— Из будущего? — сказала она. — И вы хотите, чтобы я поверила в такие сказки?

— Это не сказки, — вступил в разговор Ваня. — Это правда. Прислушайтесь к себе, и вы это поймете. У вас же есть дар чувствовать правду и ложь. Я вижу, я сам такой.

Вопреки ожиданиям Углова, эти слова подействовали на Машу. Она внимательно взглянула на Ваню, перевела взгляд на майора… Возможно, она делала как раз то, что рекомендовал Полушкин, — прислушивалась к себе. Выражение ее лица изменилось: на нем больше не было гримасы презрительного недоверия. Но и веры тоже не было.

— Нет, но так нельзя! — воскликнула девушка. — Все только на одних ощущениях… Это шарлатанство! Докажите!

— Я думал об этом, — кивнул Углов. — Но каких доказательств вы ждете? Что я скажу, какой экипаж сейчас проедет по улице? Как будет выглядеть завтрашний номер какой-нибудь петербургской газеты? Я об этом понятия не имею. Поймите: мы прибыли сюда из точки, отстоящей от вашего времени на сто с лишним лет. Я знаю, что случится с Россией через три года, через пять, через десять — но для вас это не доказательства. А что будет через час, я не знаю.

— А почему вы сказали «через три»? Что такого будет через три года?

— Мировая война. — Углов произнес эти два слова тяжело, словно гири на стол выложил. — С Германией и Австрией. Погибнут миллионы людей. Будет разруха, голод… И не только…

— А что еще?

Никакого недоверия уже не было на лице Маши; она спрашивала с тревогой и надеждой, словно у волшебного зеркала.