Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)

- Они бояться того, что их могут за то укорить, а я ношу именно потому, что люблю тебя и истинно горжусь этим подарком, – и Троцкий подмигнул Ильичу. Отчего-то его взгляд случайно упал на ту кучку большевиков, которых оставил Ленин. Среди них он разглядел мрачного председателя ВЧК. Дзержинский не отрывал пронзительно-непрерывного взгляда с Троцкого, словно пытаясь загипнотизировать его или навести порчу. От этих ядовитых и острых, словно змеиных клыков, глаз наркому стало не по себе.

- Лёва, что с тобой? – заметил перемены в лице наркома Ленин. – Бог, боишься, покарает? Ну ладно, оставлю тебя пока что, мне нужно закончить кое-какие делишки. Не скучайте, батенька.

“Да, – невольно осмыслил Троцкий. – Как же ж не соскучиться, когда такие звери за спиной стоят? Но когда он успел вернуться?! Он же вроде был за границей... Плевать! Догадывается ведь, лис, всё знает. Нет, несдобровать мне сегодня, всюду преследовать будет”.

Однако не успев сделать несколько шагов, нарком почувствовал приближение своей смерти и железную хватку на своем предплечье. Лев вздрогнул от неожиданно пронзительной боли и от того, что Дзержинский, ничего не объясняя, набрал шаг и направился, увлекая за собой наркома, который попытался оказать попытку сопротивления.

- Вы что себе позволяете?!.. – хотел было разбушеваться Троцкий, однако чекист ещё больнее сжал его руку, что было в отношении последнего совсем безжалостно.

- Будьте любезны молчать! – жестко отрезал Дзержинский, внимательно следя за тем, чтобы никто из большевиков не направился за ними.

Они оказались за пределами площади – внутри гигантского елового павильона. Кроме них здесь, за площадью, возле здания Кремля, никого не было – этого и добивался Дзержинский. Пока Троцкий ревностно оправлял рукава любимой шинели, Феликс, сощурив глаза, огляделся, внимательно разглядывая тёмно-синие ветви елей.

- Объясните, наконец, – в голосе Троцкого слышалось неконтролируемое возмущение, однако нарком манёвренно снизил тон так, чтобы вопрос звучал как можно беспристрастнее. – По какому праву, ну и делу, само собой, вы затащили меня сюда? Между прочим, праздник вот-вот начнётся, и будет ужасно неловко, если я пропущу свой выход и собственную речь...

- Это важнее! – Дзержинский прервал его, подняв руку, что означило немедленно замолчать. Троцкий хотел возразить, но, почувствовав угрожающие порывы со стороны чекиста, смирился и опустил голову, пока последний не закончил осмотр местности. – Прошу меня извинить. Было необходимо уединиться, – закончил он, повернув голову к собеседнику. – Даже у стен есть уши.

- Славно, уже используете шпионские словечки, – сардонически проворчал нарком, скрестив руки на груди, – так может быть теперь соизволите объяснить важность сего тет-а-тета?

- Само собой, только прекратите кривляться, – скучающим тоном протянул чекист. Троцкий нахмурился и замялся: он бросался сарказмом не просто в силу особенности своего характера – Лев знал, о чём чекист собирается поговорить с ним; более того – нарком болезненно переживал осенью, понимая, что разговора этого ему не избежать. – Вы наверняка знаете, Лев Давидович, что я давно желаю с вами поговорить и именно с глазу на глаз. Будет ли это для вас новостью или нет – мне всё равно, однако вы никуда не пойдёте, пока не ответите мне в полной мере. Вам ясно?

- Это допрос? – жёстко спросил Троцкий, глядя исподлобья на Дзержинского. Чекист презрительно ухмыльнулся краем губ, ожидая подобную смену реакции у этой личности.

- Это вопрос, – ответил он. – Так как я – председатель ВЧК, то просто обязан работать над раскрытием заговоров контрреволюции и саботажников. Пока что вы мне интересны, как свидетель...

- Вы в чём-то меня обвиняете, Феликс Эдмундович?! – повысил голос нарком, гневно сверкнув глазами.

- Я же сказал, – презрительно процедил Дзержинский сквозь зубы, – что только как свидетель. Буду откровенен с вами: у меня есть определённые подозрения, но пока я не выясню вашу роль в этих обстоятельствах, я не имею права вам об этом сказать.

- Так что же вы хотите, чёрт возьми?! – воскликнул Троцкий, теряя терпение. Чекист вытянулся по старой привычке – когда ему бросали вызов. Тянуть более было невозможно, и он понял, что момент для прямого и жесткого диалога с подозреваемым настал. “Лампы загорелись, наручники сняты.”

- Вы имели отношение к организации заговора эсеров об убийстве немецкого посла Мирбаха? – нажал Дзержинский. – И имели ли вы отношение к заговору против большевистской фракции 6-ого июля?!

Наступило мгновение недолгой тишины, когда ветви темно-синих елей едва-едва покачивались на ветру.

- Что?! – вспыхнул наркомвоенмор. Он задыхался так, будто чекист плеснул ему в лицо холодной водой. Те подозрения, которыми бросил в него Дзержинский, были соразмерны гигантскому плевку и оскорблением в сторону Троцкого. Последний даже глухо зашипел: у него участилось дыхание, и даже размахивать руками, не имея сил возразить и сформулировать своё возмущение. – Я?! Чтобы я – против собственной партии? Дзержинский, вы точно потеряли голову...